напала! Впрочем, овладела собой колдунья почти сразу, махнула рукой небрежно:
— Мой слуга весьма ловок и расторопен. Эй, ты! — на сей раз лла Джуф повернулась к умокву. — Слыхал, что сказала моя соседка? Пойди и сделай! А мне — как обычно.
Умокву неловко встал и куда-то утопал, очевидно приволакивая левую ногу. Пока его не было, лла Ниахате разломила лепёшку, а лла Джуф достала тарелки, сделанные явно не в Одакво — здесь никто не изготавливал посуду из фарфора. Поговорили о погоде, видах на урожай в центральных округах Гхайнны и о выходках сына наместника, парня крайне воровитого и не видящего разницы между своим и чужим. Сейчас он чем-то обидел кочевников — те и обосноваться толком не успели, как молодой хха Кукурай заявился с дружками — такими же молодыми балбесами — в стойбище и что-то оттуда уволок. Лла Ниахате кочевников не любила, но вельможное ворьё не любила ещё сильней, так что негодование кочевников вполне разделяла, о чём и сообщила, добавив по адресу хха Кукурая ещё с десяток нелестных эпитетов. Лла Джуф выглядела довольной.
Как раз на обсуждении наместничьей семейки явился умокву, державший в каждой руке по большому пузатому чайнику. Опасно кренясь, обошёл хозяйку, выставил чайники на стол и убрался, повинуясь мановению руки лла Джуф.
— Так что, соседка, — произнесла колдунья, когда чай был, наконец, выпит, а лепёшка съедена. — Рассказывай, какое там у тебя дело.
— Очень важное и очень серьёзное, — самым убедительным голосом произнесла лла Ниахате. — Помоги мне найти пропавшую девушку. Её жених все глаза проглядел, да и семья, небось, плачет-горюет...
— Девушку? — лла Джуф явно насторожилась. — Девушки в наше время непослушны до крайности. Удрала куда-нибудь с любовником, вот и все дела. Время придёт, вернётся, да ещё и не одна, а с приплодом.
«Странно, — лла Ниахате внимательно поглядела на собеседницу. — Почему ты так волнуешься? Почему не хочешь помочь? Другим же не отказывала, я-то знаю!». Вслух же городская сваха произнесла, помотав головой:
— Нья, она совсем не такая. Помоги мне, лла, а я в долгу не останусь.
— И как зовут пропавшую? — ньянга ещё сильней насторожилась.
— Соголон её зовут. Дочка нашего барабанщика.
Колдунья на миг застыла, словно прислушиваясь к чему-то, затем резко бросила:
— Нья, соседка, я тебе не помогу.
— Подумай, соседка, я цену хорошую дам...
— Никакая цена того не стоит. Духи против. Не ищи эту девчонку, и я не стану. И не спорь с духами, соседка, им видней.
Лла Ниахате поднялась, уперев руки в бока. Глаза её гневно сощурились.
— Духи, значит, — протянула она. — Злых ты духов слушаешь, соседка, ох, каких же злых! Таких духов из города изгонять надо. Метлой поганой!
Лла Джуф тоже вскочила:
— Ты что несёшь, соседка, а? Что несёшь? Духам перечить посмела?
— Что я несу — то всё моё. Унесу, не бойся, не надорвусь по дороге. Может, дашь мне с этими духами самой поговорить? Вдруг договоримся? Ну а что, ты же ньянга, ты можешь показать смертным мир духов, вот и пропусти меня туда, а дальше я уж сама как-нибудь! Такой мой второй заказ. Тоже откажешь?
— И откажу, не сомневайся! — лла Джуф стояла напротив лла Ниахате, глаза её метали молнии, длинный нос, казалось, заострился, став похожим на саблю. — Дома у себя командуй, а здесь я себе перечить и сомневаться в моих словах не позволю! А будешь наглеть, так я... — колдунья подняла было руку, но странно дёрнулась и охнула, точно обожглась.
— Ага-ага, — покивала лла Ниахате. — Мой мути создан очень могучим ньянга, и содержит серьгу другого ньянга, ещё более могущественного. И злого... — вспомнив переговоры со зловредным черепом, сваха убеждённо закончила: — Очень злого! Злющего-презлющего! Тебе такой злой не стать, сколько ни старайся!
— Я злая, — оскалилась лла Джуф. — Ух какая злая! Самая злая в Одакво! Ты и не представляешь, на что я в гневе способна. А те, кто представляет, об этом червям могильным рассказывают!
— Ха-ха, очень смешно, — лла Ниахате выпятила вперёд могучую грудь. — Но даже если и так, сиди дома, на мертвецов своих злись. А я найду девушку, и никто мне не помешает!
— Ах ты... — лла Джуф хотела было снова замахнуться, но вовремя опомнилась, и закричала, указывая на дверь: — Вон, вон отсюда! Мертвецов на тебя натравлю, им твой мути не помеха!
— Рассказывай, — фыркнула лла Ниахате, которая во время долгого разговора с черепом узнала о колдовстве столько всего, сколько в жизни знать не желала. А вот поди ж ты — пригодилось! — Им-то, может, и не помеха, а по тебе ударит, ой, ударит... Но ты не волнуйся так, а то бородавка на носу вскочит. Я уйду, уйду, вот прямо сейчас и хлопну дверью. Ноги моей не будет в доме, где не хотят помочь несчастным влюблённым! Проклят такой дом, помяни моё слово, и живущие в нём тоже прокляты.
Уже направляясь к дверям, чувствуя, как гневный взгляд колдуньи прожигает ей спину, лла Ниахате невинно добавила:
— Да, к слову: чай редбуш твой умокву готовить совершенно не умеет. Скажи ему, чтоб не жадничал, когда в следующий раз заваривать его станет.
И действительно от души хлопнула дверью, наслаждаясь взрывом ругательств и проклятий, прозвучавших с той стороны. Жара опалила городской свахе лицо, ветер швырнул в ноздри горсть пыли, но оно всё равно того стоило!
Увы, всё в мире проходит, прошёл и гнев лла Ниахате. Когда она добралась до собственного дома, пот катил с неё градом, одежду можно было выжимать, зато голова наконец-то заработала, как надо.
«Это я глупо поступила, — сказала самой себе лла Ниахате. — Очень глупо. Не стоило мне ругаться с ньянга. Ладно, мне она ничего не сделает, но девушка-то беззащитна! А ещё умокву злой колдуньи способны притащить под мои окна кучу свиного дерьма. Это не будет считаться нанесением вреда, и мути не поможет. Что ж, значит, нужно отыскать Соголон до того, как лла Джуф додумается хорошенько мне навредить!»
4
Зайдя в дом, лла Ниахате первым делом сменила одежду. Затем налила себе настоящего, правильно заваренного чаю редбуш и поинтересовалась у помощницы, как дела.
— У нас-то всё тихо, — поведала ей лла Нунгу. — А вот
