вообще, что она имела ввиду, когда говорила про пожирание души? Звучало это очень жутко и думать об этом не хотелось.
Я повернулась на другой бок. Так, а о чем мне говорить с доктором Лонг Лонгом?
Алекс приходил в третий раз. Но на этот раз даже не позвал меня на чашку кофе. Я случайно увидела его выходящим из лифта. Вид у него был очень уставшим.
— Иду поговорить с этим Лонг Лонгом. Уже в третий раз. На это раз, надеюсь, мы встретимся, — сказал он и добавил: «начальство каждый день выносит мне мозг этим делом… а никаких зацепок, кроме этого Лонг Лонга… Не могу же я им сказать, что, возможно, этих ребят убивает зловещая Королева Депрессия?».
Даже Энти как-то уменьшилась и сморщилась.
«Видимо, скоро Энти придется покинуть твоего дружка. Видно, что она больше не справляется», — заметил Фрэнки, глядя им вслед.
И я даже не поняла, радовался он этому или нет.
Сегодня должна была состояться наша встреча с Лонг Лонгом.
— Ты, — я обратилась к Фрэнки, — молчи. И не мешай мне говорить и вообще, никак не выдавай себя, а то еще подумает, что я сумасшедшая, — проинструктировала я его, пока мы ехали в лифте. К счастью, мы были одни.
Кабинет у Лонг Лонга был довольно уютным местом. На ресепшене меня встретила милая девушка, которая даже предложила мне кофе, указала, где туалет, и попросила подождать. Как оказалось, Лонг Лонг был здесь не один. Это была целая ассоциация психологов. И помимо данного профессора, здесь принимало еще два психотерапевта, о чем свидетельствовали таблички на их дверях.
Наконец, из — за двери показался сам Лонг Лонг. Такой же, как и в телевизоре.
— Анна? — спросил он.
Я кивнула.
— Проходите, — он пропустил меня вперед. Там меня ждал светлый просторный кабинет — два кресла, между которыми расположился небольшой журнальный столик; поодаль, стояли полки с книгами; небольшой ворсяной ковер и абажур. Очень напоминало кабинет школьного психолога, если бы ни одна особенность — вокруг было много разных замысловатых вещей: африканские маски, висевшие на стенах; статуэтки греческих богов, стоявшие на полках. На свободной стене висела большая картина с весьма эффектной женщиной с длинными развивающимися черными волосами и в наряде на старый лад. Но, тем не менее, чего — то не хватало. Вот только чего?
— Пожалуйста, — он указал мне рукой на кресла, — располагайтесь, куда вам удобнее.
Я села на кресло слева.
— Итак, — он расположился на втором кресле, — чем могу быть полезен, Анна?
— Ээ, — да уж, одно дело формулировать проблему в голове, и совсем другое говорить ее вслух, — понимаете, я даже не знаю, как это сказать… я равнодушна ко всему. Меня ничего не интересует. Я работаю простым оператором в колл-центре. В целом, на жизнь хватает, но я ни к чему не стремлюсь. Меня все устраивает, но мне не дает покоя мысль, что я проживаю свою жизнь уныло и серо. Как-то скучно, что ли. Ничего не хочу, ни о чем не мечтаю.
— Но при этом вас все устраивает? — спросил он.
— Ну да…
— Тогда не вижу проблемы… Тут не с чем работать. Работа начинается тогда, когда вы понимаете, что в вашей жизни вас что-то не устраивает и вы хотели бы это изменить. Поправьте меня, если я не прав, вам не нравится, что вы равнодушна ко всему, но при этом, вам в этом состоянии весьма комфортно?
— Ээ…ну да… Наверно. Это же не нормально?
— Кто вам сказал, что это не нормально? Не всем же покорять Эверест и совершать открытия. Кому-то надо делать звонки, кому-то лечить людей. Вы знаете, меня интересует больше другое. Мысль о том, что равнодушие — это плохо, это ваша собственная мысль или кто-то внушил вам ее?
— Э… нет, никто ее мне не внушал… Но на меня часто жалуются, говорят что-то вроде: «Почему ты такая равнодушная?», «Почему ты такая невозмутимая?», — я попыталась спародировать фразы своей тети, бывшего парня, старой подружки…
— И как вам эти фразы?
— Ну, никак. Ну то есть… я же такая, какая я есть…
— И вас это устраивает…?
— Ну да…
— Тогда я не вижу в этом проблемы. Общество пытается навязать вам свой стереотип поведения. Изменять себя под его запросы, без собственного на то желания — это лишь ломать себя. Да и я не смогу вам ничем помочь без вашего желания измениться.
Я задумалась. Вернее, я думала, что я задумалась. Но в голове была пустота. Он меня запутал. С минуту мы молчали. Фрэнки елозил в углу, делая вид, что активно изучает картину женщины на стене, но я знала, что он внимательно подслушивает весь наш разговор.
— Может, у меня все-таки есть желание измениться?
— Оно есть? Или вы считаете, что оно должно быть?
Да блин, он меня достал. Не удивительно, что его клиенты лезут в петлю.
— Я не понимаю, в том-то и дело! Я не понимаю, хочу я этого, или просто делаю вид, что мне все нравится! Что меня все устраивает! Может, я просто… боюсь стать другой? Может, мне надоело это равнодушие, но я боюсь меняться?
Фрэнки, недавно с увлечением рассматривающий картину, повернул ко мне голову.
— Надоело равнодушие? — сказал он.
Я вжалась в кресло. Блин, я же просила не влезать в разговор. Но он продолжал:
— Я думал, что я тебе нужен, а ты говоришь, что я тебе надоел. Все это время, пока я оберегал тебя, ты мечтала о всяких Энтузиазмах и Радостях?! Что же… не буду мешать, — сказал он, и круто развернувшись, вышел из комнаты.
Я шелохнулась, готовая тотчас броситься за ним. Но это бы выглядело очень странно. Что это с Фрэнки, он же должен понимать, что это просто консультация… ради дела!
Все это время Лонг Лонг молчал и внимательно смотрел на меня. Да, я читала про эти их психотерапевтические «паузы». Но не дождётесь, я больше ничего не скажу.
— Боитесь? Вы уверены, что за этим скрывается именно страх?
Я уже потеряла нить разговора.
— Да, я боюсь, — сказала я, — боюсь, что от этого равнодушия закончу как те ребята из новостей…
Раздался звук и дверь открылась.
— Профессор, простите…, — это была его секретарша.
— Закрой дверь, — рявкнул психотерапевт так громко и злобно, что я аж подпрыгнула.
Лицо Лонг Лонга нахмурилось, ноздри вздулись и даже лоб раскраснелся.
— Беспокоитесь по поводу самоубийств, — сказал он быстро и резко, а его тон сильно изменился с доброжелательного на агрессивно-нападающий, — значит, вы тоже из полиции? Все
