опять сидят за одним столом и улыбаются друг дружке. Будто, кроме этой милой родни, никого не существует на свете. Нет, стариков не поймешь. Как они глупы, как сами себе портят и отягчают жизнь!..
— Ну вот наконец-то и он! — воскликнули обе тетки, словно они только и ждали Вальтера. С гневом в сердце, с гневом в горящих глазах, он обошел всех, пожимая руки, произнося «здравствуйте», «да-да» и «нет-нет».
— Как он вырос, — сказала тетя Цецилия, которая была чуть не на полголовы ниже племянника, хрупкая и тоненькая, как фарфоровая статуэтка.
— Не коротковаты ли штаны? — сказала тетя Гермина после критического осмотра.
— Да-да, — поторопился поддакнуть дядя Людвиг, — хотя бы до колен доходили.
— Хотя бы! Хотя бы! — вскинулась тетя Гермина. — А волосы? Нет, Фрида, как хочешь, волосы слишком длинны.
— Это ты о моих волосах? — спросил Вальтер.
— О чьих же еще?
— Достопочтенная тетя Гермина, может быть, тебе интересно услышать, что мне не нравится в тебе?
Гермина Хардекопф замолчала, переводя беспомощные коровьи глаза с юноши на его мать, потом — на мужа, точно ожидая, что кто-нибудь из них придет ей на выручку.
Фрида промолвила в смущении:
— Я ведь вам говорила, что сей господин сегодня не в духе. — И, обращаясь к Вальтеру, добавила: — Постыдился бы!
— Оставьте меня в покое, пожалуйста, — буркнул Вальтер, встал и вышел из комнаты.
— Ты не находишь, Фрида, что он ведет себя безобразно?
— Да, да, Гермина! И ты совершенно права — эти короткие штаны ужасны.
— Повсюду одно и то же. Нет мужчины в доме. После войны воспитание безнадзорных станет серьезной проблемой.
Фрида в отчаянии повернулась к Цецилии.
— Скажи, разве длинные брюки не придают более мужественный вид? Но он меня совершенно не слушает.
— Пусть его, — снисходительно сказал дядя Людвиг. — Пусть носит короткие штаны, если это ему нравится. Успеет еще поносить длинные.
Когда интерес к Вальтеру иссяк, опять заговорили о болезни Густава Штюрка, страдавшего почками, и о тяжелом ранении шурина Гермины Рудольфа Хаберланда, которому пришлось ампутировать обе ноги. Гермина сказала с особым ударением:
— Зато он получил Железный крест первого класса! Да!
Затем голоса понизились, — ведь мальчик поблизости и может все услышать, — перемывались косточки соседской дочери Анни Букельман: еще не помолвлена, а уже ждет ребенка. Тетя Гермина сказала важно:
— Вновь привить людям нравственное поведение будет одной из труднейших проблем после войны.
Около десяти часов гости ушли. Неизвестно, кто был больше рад — мать или сын.
— Зачем ты их все еще приглашаешь?
— Не могу же я их гнать, когда они приходят.
— Почему же? Надо им сказать прямо — пусть не трудятся оказывать тебе честь своими посещениями.
— Ну, что ты болтаешь? Ведь Людвиг мой брат.
— О дяде Людвиге я не говорю. Тетю Цецилию тоже еще можно терпеть. Но эта толстуха, которая так тобой помыкала…
— Ну, ладно, в этом ты ничего не смыслишь. Хватит о них. Они ушли и, надо надеяться, не скоро вспомнят о нас.
Фрида Брентен была сегодня в хорошем настроении, такой оживленной Вальтер ее уже давно не видел. Она шутила и смеялась, отпускала остроты насчет Гермины и Людвига, которых называла «клубочком и ниточкой». Эта великолепная пара зашла сначала за Цецилией, одни они прийти не решились.
— Знаешь что, сынок, не выходи-ка ты завтра на работу. Завтра ведь день твоего рождения. Какую-нибудь отговорку мы уж придумаем.
— Чудесно! Так и сделаем, мама!
Вальтер был в восторге от такого предложения.
— Пойми, ведь мне пришлось бы завтра встать на полчаса раньше — нужно отнести объявление о вечере в типографию «Эхо», тогда оно завтра же появится в вечернем выпуске. А так можно выспаться на славу. Замечательно!
III
Утром, как он и ожидал, на столике возле кровати стоял именинный пирог с шестнадцатью горящими свечками. Рядом лежала пара носков, спортивная рубашка с шиллеровским отложным воротником; пучок ландышей в вазочке нежно благоухал. Но это было еще не все — на большом столе Вальтера ждали и другие подарки: чудесные шахматы и букет сирени. В букет была воткнута карточка — «От Греты». У мальчика вспыхнули щеки — то ли от неожиданной радости, то ли от смущения. Грета писала: «Крепко жму руку, чудище ты…» Подарок она, значит, принесла еще вчера вечером… «Чудище?» Нет, Грета, я не чудище, нисколько, — смиренно защищался он. А это что? Три чудесных тома в переплетах о кожаными корешками: Август Бебель — «Моя жизнь». И надпись на первом томе: «Шлем лучшие пожелания к шестнадцатому дню рождения. Нейштадская группа», — и все поставили свои подписи. Да, вот это подарок. И еще букет полевых цветов от Гертруд Бомгарден. Все помнили о нем. Как прекрасно, когда тебя окружает столько хороших людей и все они твои друзья.
— С добрым утром, сынок! От всего сердца поздравляю! Что, порадовали тебя? — И мама Фрида обняла своего взрослого сына. За ней прибежала вприпрыжку малютка Эльфрида. Она пролепетала поздравление и без особой охоты протянула плитку шоколада своему большому брату, которого и так одарили сегодня сверх меры.
— О, как славно! Где ты такую раздобыла? Ну, мы живо с ней разделаемся. — Плитку мигом разломили на три части, и ликующая крошка получила свою столь желанную долю.
— Отец прислал десять марок и письмо… Вставай, я приготовлю кофе.
Вальтер встал не сразу, Он лежал в постели и, жуя шоколад, читал письмо отца из Нейстрелица. Как и следовало ожидать, в письме не было ничего особенного. Поздравления, пожелания. Отец спрашивал, нравится ли ему работа. За этим полились все те же знакомые жалобы. Как будто Вальтер, которому сегодня исполнилось шестнадцать, мог помочь отцу освободиться от солдатчины!
Юноша отложил письмо в сторону. «Что он вообще знает обо мне? Спрашивает о работе на заводе, будто это самое главное. Только о себе и думает, даже в этом поздравительном письме. Раздобыть золотые монеты… Где? Откуда их взять?.. К Шенгузену я не пойду ни за что! Но как несчастен, очевидно, отец, если он готов унизиться даже перед таким человеком…»
За праздничным завтраком, за именинным пирогом из серой муки военного времени, мать и сын говорили о сигарах и золотых монетах. Сигары, сотня за сотней, целыми ящиками, сколько можно было раздобыть, они уже давно посылали в Нейстрелиц. Но где взять золото?
Читая письмо, Вальтер вдруг громко расхохотался. Отец уверял сына, что ему самому почти не приходится курить, что все сигары идут на то, чтобы сделать жизнь сколько-нибудь сносной. Его начальники, писал он, на все закрывают глаза, если время от времени сунуть им в руку горсть гаванских сигар. Случалось, что сигара спасала его от
