Ему было все равно. Чарлз усмехнулся. Ему вдруг захотелось рассмеяться от радости. Такой легкости на сердце он не чувствовал уже давно – по крайней мере с тех пор, как уехал в Испанию. А уж узнав о смерти Пола… Даже в ту пору, когда Чарлз, выпускник университета, окунулся в светскую жизнь Лондона, не чувствовал такой чистой, беззаботной радости. Жизнь казалась ему тогда чудесной, осыпающей его позолотой. А потом были утренние пробуждения после ночных кутежей, и оказалось, что позолота больше смахивает на ржавчину.
Он поглубже вдохнул прохладный английский воздух, аромат свежескошенной травы. Наверное, так хорошо ему было лишь в детстве. Просыпаешься утром, и впереди у тебя целый день, чтобы рыбачить, или кататься, или играть в Робин Гуда или рыцарей Круглого стола. А по пятам за тобой почти всегда бегает девчонка. Он усмехнулся. Маленькое кудрявое создание, которое он звал Коротышкой. Кто бы мог подумать, что когда-нибудь в ее присутствии он найдет нечто большее, чем раздражение?
– Что вас так забавляет, милорд?
Значит, мисс Петереон решила сохранять надменное спокойствие? Он взглянул на девушку. Так и есть – задрала нос повыше.
– А вы знали, что другие мальчики зовут вас Тень?
– Что? – Она повернулась к нему.
– О чем это вы?
– В детстве. Другие мальчики прозвали вас Тень. Вы вечно ходили за мной, куда бы я ни шел.
– Ох! – Она отвернулась, и легкий румянец снова окрасил ее щеки.
– Но я вас так не называл. Я не возражал, что вы ходите за мной.
– Вы звали меня Коротышкой.
– Да, вы же были с ноготь. Вы и сейчас ростом не вышли. Хотя некоторые части, – Чарлз опустил глаза на ее прекрасную грудь, – очень даже выросли.
– Милорд! – Ее щеки пылали. Не миновать ему пощечины!
– Ваши руки, например, – добавил он, смеясь. – Уверен, они стали побольше. Да и ноги тоже. Ваш прекрасный… хм… подбо…..
Эмма судорожно вздохнула, и не упомянутая Чарлзом часть ее тела соблазнительно поднялась.
– Подбородок тоже значительно увеличился с тех пор, как вы были девочкой.
– Милорд, вы такой… умеете изворачиваться.
– Прошу прощения? – Чарлз пытался придать голосу оттенок ангельской невинности. – Не совсем понимаю, что вы имеете в виду.
– Отлично понимаете! Вас не поймать. Вроде понятно, о чем вы говорите, и в то же время… вы ставите меня в тупик. Вы скользкий, словно форель.
– Милая, – сказал Чарлз, и голос его вдруг осекся – ее безыскусные слова пробудили в нем эротические фантазии, – если вам захочется меня схватить, пожалуйста, в любое время. Ваше желание для меня закон. Будь я форелью, был бы рад заплыть к вам… – Чарлз оборвал себя на полуслове.
Она взглянула на него озадаченно и не без подозрительности.
– Ну вот, вы снова начинаете.
Чарлз приказал своему телу вести себя прилично и ответил:
– Что начинаю?
На сей раз голос его звучал чисто, без хрипотцы.
– Не стройте из себя святошу. Вы ведь имели в виду кое-что другое, не так ли?
– Неправда.
– Да!
Чарлз ухмыльнулся:
– Ну, может быть, отчасти.
– Скажите, что именно.
– Нет, Эмма, любовь моя. Разумеется, я вам не скажу. А покажу – но не раньше, чем мы поженимся.
Чарлз рассмеялся. Он мог бы поклясться, что слышал, как скрипнули ее зубы. Впереди показались знакомые стены каменного дома, где он когда-то проводил долгие часы, изучая греческий и латынь под руководством преподобного Петерсона.
– Мы застанем вашего отца дома?
– Да.
Чарлз уловил внезапный холодок в голосе собеседницы. В чем тут дело?
– А вашу сестру?
Эмма пожала плечами:
– Мэг наверняка копается где-нибудь в земле. Дома только папа и… – Она замолчала. Ее ноздри затрепетали, а рот сложился в нитку.
– И? – подсказал он, осаживая лошадей.
Эмма вскинула подбородок и расправила плечи, Словно солдат, готовый к бою. У Чарлза пропала всякая охота шутить. Кажется, он обнаружил причину ее печали.
– И миссис Грэм, – закончила Эмма. – Миссис Харриет Грэм. Вдова. Помогает в церкви, расставляет букеты и все такое.
– И?
– Что ж еще, милорд?
– Почему вы цепенеете, стоит вам подумать о миссис Харриет Грэм? У вас такой вид, будто вы кочергу проглотили.
– Не понимаю.
– Вряд ли дело в том, что она помогает в церкви. – Чарлз смотрел на ее опущенные веки. – Вы сказали «папа и…». Суть в этом «и»? Миссис Грэм представляет собой гарпию из гарпий?
Эмма покачала головой:
– Разумеется, нет. Миссис Грэм – добрая прихожанка.
– Но вероятно, вовсе не добрый друг семьи?
– Вы поможете сойти на землю или мне прыгать?
– Я помогу вам, дорогая. – Чарлз обошел экипаж и подхватил девушку за талию. Ему хотелось, чтобы ее тело скользнуло по нему или прижалось покрепче, пока ее ноги не коснутся земли. Но он просто помог ей спуститься, впрочем, сразу не выпустил, наслаждаясь изгибом стройной талии, которую обнимали ладони.
К его удивлению, она не стала вырываться. Девушка стояла спокойно, опустив глаза, спрятанные под полями шляпки.
– Эмма, все хорошо?
– Да, конечно. – Она подняла глаза, затем отступила. Он разжал объятия. – Простите. Нам сюда.
Он прошел за ней в дом. В ноздри ударил запах знаний, старых книг в кожаных переплетах, бумаги и чернил. Как часто он вдыхал этот запах, когда мальчиком сражался с латинскими склонениями! В университете тоже пахло чем-то похожим, но здешний запах был намного приятнее. Здесь он был дома. Отец Эммы был хорошим наставником: строгим, требовательным, но щедрым на похвалу. Чарлз занимался прилежно, изо всех сил стараясь ему угодить.
Ему даже хотелось, чтобы преподобный Петерсон был его отцом. Может быть, именно поэтому он терпел Эмму. Она казалась ему сестренкой.
Разумеется, теперь он думал о ней вовсе не как о сестре.
Эмма остановилась перед дверью отцовского кабинета и осторожно постучала:
– У нас гость, папа.
– Войдите, прошу вас.
Эмма толкнула дверь. Чарлз застыл на пороге.
Прошедшие двадцать лет состарили Петерсона. Появились седые волосы, щеки слегка впали, кожа лица натянулась, резко очерчивая скулы. Чарлз не удивился. Он виделся с преподобным четыре месяца назад, на похоронах брата. Но здесь, в кабинете, он показался ему прежним, будто эта комната была укрытием, где не властны ни время, ни старость.
