бы обнаружено. Задняя же крышка плотно прилегала к перегородке и защелкивалась всей своей поверхностью, как обычная задняя крышка карманных часов. Она прилегала так плотно, что ни я, ни даже за много лет супруги Крамаренко ее не заметили.
— Для того чтобы открыть крышку, не повредив корпуса, — сказал мне Курилов, — нужно было воспользоваться специальным инструментом.
На перегородке с внутренней стороны красивой славянской вязью было выгравировано: «Елене Модестовне Поладьевой от отца. 1932 год». Чтобы уместить все слова на небольшой поверхности, гравер вынужден был сделать их такими маленькими, что без лупы они вообще не читались. К тому же фамилия была перекрыта множеством царапин и черточек, непонятно каким образом попавших на внутреннюю поверхность крышки. Если бы они были на внешней стороне, можно было бы предположить, что медальон случайно поцарапан камнем или каким-нибудь другим острым предметом. В общем, нельзя было ручаться, что фамилия Елены Модестовны читается именно так, а не иначе. Все же из приложенной к медальону записки следовало, что Ребров склоняется к варианту — Поладьева.
Полковник Курилов весьма оптимистично смотрел на перспективы порученного мне розыска и даже назвал конкретный срок для его завершения — несколько дней. Однако он счел необходимым лично провести по этому поводу особый разговор на оперативном совещании в отделе.
На совещание Петр Севастьянович пригласил кроме меня еще двух сотрудников — Колю Сазонова и единственную у нас в отделе женщину — Веру Николаевну Ганину, имевшую некоторый опыт в подобных делах.
Мой приятель еще по университету, Коля Сазонов своей энергией мог бы поделиться с десятерыми, и все равно у него осталось бы ее больше, чем это нужно одному человеку. Говорил он всегда так громко, что, например, в трамвае с ним ездить было просто неловко. На нас сразу же оборачивались, и мы оказывались в центре внимания. Варианты и планы сыпались из него, как из рога изобилия. Он горячо, с азартом отстаивал их, но почти так же горячо и самозабвенно мог увлечься чужой логикой, охотно соглашался с контрдоводами и вместо отвергнутого и раскритикованного предложения немедленно предлагал несколько других.
По мнению Курилова, Ганина как раз и должна была уравновешивать пылкого Сазонова. Вера Николаевна была исключительно аккуратным, дисциплинированным работником. Она всегда знала, что ей нужно делать, не бросалась из одной крайности в другую. Была она несколько суховата, сдержанна и, что с моей точки зрения является недостатком для сотрудника милиции, малоподвижна. Зато в отношении порядка, пунктуальности, целеустремленности ей не было равных. Типичный кабинетный работник! Разумеется, в хорошем смысле этого слова. Она пользовалась у нас большим уважением, с ней считались, но особо нежных чувств при этом не питали.
Открыл совещание Петр Севастьянович. Сделав несколько предварительных, самых общих замечаний, он предоставил слово мне.
Я подробно рассказал обо всем, стараясь излагать факты, а не свои субъективные выводы и впечатления. Мне хотелось, чтобы присутствующие на основании конкретных сведений составили собственное мнение. Зачитал я акт экспертизы, из которого следовало, что на подоле платьица вышиты буквы Н. П. и что медальон не представляет особой ценности ни ювелирной, ни исторической, хотя вычеканен (по утверждению Реброва) где-то в Германии пятьдесят или сто лет назад. Зачитал я для порядка сведения о весе медальона, размере, содержании в нем золота и прочие технические подробности. Естественно, я не скрыл от них и того факта, что фамилия на крышке, выгравированная очень маленькими буквами, сильно поцарапана и повреждена. И хотя эксперт остановился все же на фамилии Поладьева, до конца он в этом не уверен. Ручаться он мог только за буквы П, Л, Д, Е и А.
— Я думаю, — горячо сказал Коля Сазонов, когда я закончил, — что нам еще повезло. Мы почти уверены, что Нина родилась в Ленинграде в сороковом или сорок первом году и что ее фамилия начинается на П.
— Если учесть, — возразила Вера Николаевна, — что в довоенном Ленинграде было около трех с половиной миллионов человек, то есть ежегодно рождалось около тридцати-сорока тысяч детей...
— Но половина из них мальчики, — не сдавался Коля.
— Допустим. Однако мы не знаем точно года рождения Нины. Значит, все эти пятизначные числа нужно умножить, как минимум, на два, а то и на три. И кроме того, у нас нет никаких данных, что Нина родилась в Ленинграде, а не, предположим, в Ленинградской области. Я уж не говорю о том, что до войны она могла быть привезена в Ленинград из любой области Советского Союза.
— Следовательно? — спросил я.
— Следовательно, поиски родителей Нины П. через загсы представляются мне невозможными, — заключила Вера Николаевна, — потому что для этого нам пришлось бы проверить, по самым скромным подсчетам, около шестидесяти тысяч человек.
— Но у нас есть еще дом и пустая квартира, в которой Нину нашла воспитательница, — не сдавался Коля Сазонов.
— История с квартирой только одна из версий, причем не главная, — сказал я. — Может быть к Нине она не имеет никакого отношения, тем более что противоречит основной версии — мать девочки отстала от поезда. Мало ли каких историй могла наслушаться старушка за долгое время в пути.
— К тому же дом без воспитательницы найти невозможно, — добавила Ганина. — И еще. Меня, например, очень смущает то, что буквы на крышке медальона сильно поцарапаны. Возможно, кто-то пытался уничтожить все следы фамилии. И мы не знаем, имеет ли девочка вообще какое-нибудь отношение к Поладьевым.
Железная логика Веры Николаевны могла сразить кого угодно. Приуныл даже Коля Сазонов! И тогда слово взял Петр Севастьянович Курилов.
Кое-кто считал полковника Курилова недостаточно творческим человеком, про него даже говорили, что чаще всего он «согласен» со своими сотрудниками. Не знаю мнения более ошибочного. Основным его принципом было развивать нашу самостоятельность и активность. Порой, будучи даже не вполне согласен с нашими предложениями, он предоставлял нам возможность самим, на собственном опыте убедиться в своих ошибках. Если, конечно, эти ошибки не были чреваты последствиями или серьезно не отражались на сроках выполнения задания. В этом случае он тоже не навязывал нам своего мнения, а высказывал его так тонко и тактично, в такой завуалированной форме, что тот, кому оно адресовалось, считал порой, что сам до него додумался.
Наверно, именно поэтому у некоторых не слишком проницательных людей сложилось о полковнике такое до обидного несправедливое мнение. Все это, впрочем, вовсе не значило, что у Петра Севастьяновича не было недостатков, но работать
