в виде белых красок на полотне импрессиониста. Но о каком логическом объяснении может идти речь? Какой смысл пытаться его найти, или, напротив, только этим мне и стоит заниматься?
Очухиваюсь я на стуле. Комната постепенно приобретает контуры, я не был здесь раньше, хотя, кто его знает, может и был. Рядом стоят еще стулья с пациентами на них, они образовывают круг, в центре которого еще один стул, на котором сидит незнакомый мне человек в халате врача. Групповая терапия.
– Итак, давай, Антон, твоя очередь, как прошел твой день? – голос врача, он обращается к человеку, сидящему справа от меня. Тот молчит. – Ну же, скажи что-нибудь, ты должен говорить, если хочешь поправиться.
Какого черта происходит? Как я здесь оказался? Я почти высказываю свое недоумение вслух, но вовремя вспоминаю о том, что это место не подразумевает недоумения. Также я вспоминаю о том, что его можно выразить не только словами, и, вполне возможно, своей мимикой и непроизвольными движениями я уже успел себя выдать. Центровой смотрит прямо на меня – так и есть:
– А вы, вы тут новенький, ничем не хотите поделиться? – через его слова сквозит улыбка, которую он еще не успевает изобразить лицевыми мышцами. Подумать только, один сеанс с психиатршей, и я уже не переношу улыбок.
Пытаясь сойти за своего, я решаю отмолчаться. Но под пристальных взглядом доктора, а также всех пациентов вокруг, включая Антона, который представляет собой нечто зажавшееся и будто бы сморщенное, смотрящее на меня как-то искоса-сбоку, я понимаю, что это бессмысленно.
– Пожалуй, мне нечем поделиться, – говорю я.
– Ну, как это нечем? – удивленно произносит врач. – А что же насчет инцидента в общей комнате? Что вы можете сказать об этом?
На какой-то момент все в этом странном помещении замолкает, не слышно ни звука. И я говорю:
– Каком инциденте?
Кажется, доктор ждал этого ответа, потому что он улыбается и говорит:
– Хотите сказать, вы не помните? Позвольте спросить, как вы тут оказались?
Я молчу, не зная, что ответить, а потом мной овладевает спокойное безразличие:
– Я не помню. Кажется, я потерял сознание в общей комнате.
– Да, так и было, – отвечает он. – Пожалуй, это вполне разумное объяснение. Но позвольте дать вам совет: расслабьтесь.
Я не отвечаю, что я должен на такое ответить? Врач пристально смотрит на меня, его глаза лучатся добротой и весельем, он чем-то напоминает Робина Уильямса. Стоп. Актер, актер в кино. Еженедельный вечер фильмов. Общая комната с телевизором.
Тот постовой с трясущимися руками – сцена из «Крепкого орешка 3», какие откровения, о боги. Пока вся комната, обращенная ко мне, молчит, на моем лице непроизвольно происходит почти трагическая смена выражения: с недоумения на осознание.
– Прошу прощения, похоже, вы куда-то ушли, не так ли? – спрашивает добрый доктор.
– Мне нужно выйти, – говорю я.
– Зачем?– спрашивает Центровой. – Здесь тебе незачем выходить, здесь ты можешь расслабиться, говори все, как есть, все, как ты чувствуешь, не думай о том, каким бредом это может казаться, просто говори, мы здесь для этого, это безопасная территория.
– Почему я должен вам верить? – с легким чувством отвращения к кажущейся мне «киношности» этой фразы произношу я.
– Потому что мы не оттуда, – говорит доктор, указывая пальцем наверх, я пребываю в недоумении, пока он не произносит: – смотри, куда я указываю.
Я слежу взглядом по направлению его пальца вверх и вижу нечто невообразимое там, где должен быть потолок. Свое лицо, приплюснутое, как будто прижатое к прозрачному стеклу. Точнее, одна половина лица приплюснута, а другая нет – как если бы я смотрел на себя, распластанного на полу, с перспективы пола, вернее, пространства за ним. Иными словами, как если бы пол был чем-то вроде стекла в камере допросов, какие часто показывают в фильмах про полицейских.
– Что… как? – спрашиваю я.
– Как я сказал, это безопасная территория. – говорит доктор, улыбаясь. – Здесь ты можешь высказать все, что у тебя на душе, не боясь осуждения.
– Но я и не боюсь осуждения, – отвечаю я. – Просто я сам не знаю, что у меня на душе.
– Так позволь помочь тебе в этом разобраться, – спокойно произносит терапевт.
– Извините, все вы – что, продукт моего воображения? – неуверенно произношу я.
– Ты можешь так думать, если хочешь. На самом деле, ты сам выбрал форму групповой терапии. Возможно, тебе предпочтительнее находиться в группе, потому как ты не доверяешь своему лечащему врачу.
– Это не лишено смысла, – говорю я.
– Итак, – начинает доктор, – о чем хочешь поговорить?
Глава 6.
– Прежде всего, почему я здесь?
– Вопрос очень всеобъемлющий, тебе не кажется? – иронизирует доктор.
– А какие еще следует задавать? – парирую я, чем веселю его.
– И то верно, – отвечает психопсихолог. – Что ж, пожалуй, ответить можно так: ты там, где ты, потому что сторонишься упорядоченности, а самые неприятные нам вещи – это, как известно, те, без которых мы не можем обойтись. Поэтому ты упорядочиваешь то, что вызвал своим протестом против упорядоченности.
Я молчу, взвешивая все сказанное, и…
– НЕТ! – вскрикивает Антон. Это происходит так неожиданно, что я чуть не падаю со стула.
Центровой психопсихолог начинает смеяться, я смотрю на него, все «пациенты» вокруг тоже смотрят, он говорит:
– Антон только что тебя спас. Понимаешь?
– Нет, – честно отвечаю я.
– Не надо делать то, что ты делаешь.
– Что именно?
– Скажи мне одно: почему первым твоим вопросом не был вопрос о твоем прошлом или даже о твоей памяти, если уж на то пошло?
Я ничего не отвечаю, все меньше что-либо понимая или даже пытаясь понять. В эту секунду врач одобрительно кивает:
– Мир не компьютерная система. Не пытайся постичь истину разумом, ее можно только почувствовать.
– И что же мне – не думать вовсе? Да и разве чувства не лгут?
– Не лгут, если они не поверхностны. Ложь – прерогатива интеллектуального восприятия, а мир слишком велик, чтобы объять его человеческим умом.
– Подразумеваете, что есть ум, который на это способен, но не человеческий?
– Вот опять, ничего такого я не говорил, да и не могу сказать, потому что не знаю. Суть в том, что в настоящий момент тебе важнее пытаться понять не мир, а себя. Пойми, что как живому организму с биологическими
