и сама быстро расстегнула крючки на белье. И оно отправилось на пол. А Милана снова повернулась. Облаченная только в полупрозрачные кружевные трусики.
Гореть ему в аду…
Она изменилась. И тело ее изменилось. Но оно все такое же… такое же невозможно красивое и притягательное. Безумно желанное. Все так же стройны длинные ноги. Все такой же плоский живот. Но линия бедра стала будто более крутой. А грудь… грудь стала более пышной. Все такая же дерзко торчащая, но более округлая. Уже не девичья. Женская.
Перед ним стояла невероятно красивая, чертовски сексуальная, дурманяще дразнящая своей почти полной обнаженностью молодая женщина. О которую он когда-то сломал свою жизнь.
Милана подняла руку. Марат завороженно смотрел, как при этом двигается ее грудь. Резинка для волос тоже отправилась на пол, а Милана тряхнула темными волосами, отпуская их на волю. И сделала шаг по направлению к кровати.
– Спокойной ночи, папочка. Приятно подрочить. Дверь будешь закрывать, сильно не хлопай.
Звук, зародившийся в его груди, был какой-то совсем не человеческий. И его появление Марат никак не контролировал. Он вообще мгновенно и без каких-либо упреждающих признаков вдруг утратил над собой контроль.
И с рыком, больше всего подошедшим животному, он в три стремительных шага преодолел расстояние и сгреб Милану в свои руки. Еще успел прохрипеть ей куда-то в ухо:
– Не смей так со мной разговаривать!
А потом поцеловал.
Как мечтал с того самого момента, когда увидел ее снова, после десяти лет разлуки.
Разлуки, которая его, как он сейчас понял, чуть не убила.
Марат понял это сейчас, вот именно сию секунду. Как он жил, как существовал все эти годы, если не мог прижимать ее к себе? Если не мог коснуться губами ее губ? Если не мог запустить пальцы в густые гладкие волосы?
Не жизнь это была. Не жизнь. Это были последние мысли. Потому что Милана приоткрыла губы, и ее язык быстро коснулся его.
И вместо крови по венам понеслось пламя. Пламя по имени Милана.
И он с упоением шагнул в это пламя.
Руки с жадностью вспоминали гладкость ее кожи. Губы никак не могли насытиться сладостью ее губ, нежной доверчивостью ее рта. Она такая… такая… все такая же, от которой он когда-то потерял голову.
Он мало что мог потом вспомнить. Как раздевался – точно не помнил. Но отчётливо помнил их, уже обнаженных, на широкой постели. И острое, до мурашек по коже, чувство ее под собой. Когда можно надавить, вжать ее в матрас и всю-всю ощутить – с этой ее гладкостью горячей кожи, этими ее изгибами – все под его руки. Он ласкал ее тело с каким-то почти подростковым нетерпением, в голове плыло, пылало и гудело. Рывком раздвинул ей ноги, проверил ребром ладони – готова.
И взял. Мысль о презервативе мелькнула – и только. Остановиться он уже не мог. Не мог совсем. Она оказалась все такой же сладостно тугой. Нежной. Горячей. Хрен знает еще какой, но голову ему унесло окончательно. Как тогда, десять лет назад. Нет, еще сильнее.
Оргазм был похож на нокаут – повалил. И Марат долго не мог опомниться, отдышаться. И кайфовал от того, что все еще в ней, все еще на ней. И сил от нее оторваться нет. Вот просто физически нет сил разорвать контакт их тел.
Но они все же нашлись. Последний раз, когда Марат вставал на весы, там отражалась цифра в сто четыре килограмма. Он же так ее совсем придушит. Марат откатился в сторону. Ни хрена не помогают ни регулярные физические нагрузки, ни в целом здоровый образ жизни. Дыхание никак не приходит норму и в боку капец как колет.
Потом что рядом – она. Его персональное проклятье.
Милана шевельнулась.
– Тебе надо все меньше и меньше времени, – поползло в сторону покрывало. – Пшел вон. И дверью не хлопай.
***
Дверь все-таки захлопнулась с грохотом, который долго стоял в ушах. А когда все же наступила звенящая тишина. Милана натянула на себя покрывало, укрылась им с головой и зарыдала – отчаянно, горько, безнадежно.
***
Марат залепил пластырем порез на щеке – так называемую походную аптечку он по давней привычке всегда возил с собой. Дожил. Порезался во время бритья. Потому что мыслями утек хрен знает куда! Вот точно. Именно он, хрен, знает. С него и спрос.
Что на Марата вчера нашло? Он же считает себя способным держать свои эмоции под контролем, это азы его работы. Выдержка. Умение не показывать ничего лишнего. Холодная голова. Где это было вчера, пропади все пропадом?! Что как мальчишка просто забыл обо всем.
Марат почти с ненавистью посмотрел на свое отражение в зеркале. То, что случилось десять лет назад, ничему тебя не научило, Марат Хасанович? Снова хочешь, чтобы тебя швырнули на дно, как слепого кутенка? За каким бесом ты снова связался с Балашовыми?! В глубине души Марат знал – за каким. Только что сейчас толку себе такие вопросы задавать, теперь-то уже все, дело сделано. Ладно. Надо уходить. Да, именно уходить. Агрокомплекс «Балашовский» для Марата место явно проклятое. Только надо завершить это дело с теневой сделкой по зерну, сдать материалы Артуру – и все, аривидерчи.
Правда, ему еще сегодня с Миланой общаться. У них еще она встреча запланирована. Вчера все было отлично, и они были прямо настоящей командой. Но вечер все испортил. Точнее, Марат все сам испортил.
Он до боли сцепил зубы. Ничего. Справится как-нибудь. Перетерпит несколько дней. Терпеть он научился. Без терпения в его работе никак. А потом Артур вернется из Гамбурга, Марат с ним поговорит, может быть, даже сам подберет себе замену. И все, больше никогда не увидит Милану Балашову.
Что он там вчера думал? Что не жил без нее все эти десять лет? Все так. Но и рядом с ней ему жизни нет и не будет. Без нее – так, существование. А рядом с ней ему просто нельзя быть. Потому что рядом с ней он по-прежнему теряет контроль над собой. А этого допускать нельзя.
Слишком дорого заплачено за урок.
Марат вытер насухо руки и взял телефон, чтобы отправить сообщение Милане. Начал набирать. Некоторое время смотрел на экран, потом удалил последнее предложение и после этого отправил сообщение.
***
Милана развела ладони – и резко шлёпнула себя по щекам, потом еще раз, и еще раз. Давай, соберись, тряпка! Полночи рыдала – молодец. Сто раз попросила мысленно у
