своего проводника, приведшего его сюда.
— Так это ваш человек? — переспросил он. — Вот оно что! Вы научили его, значит, называть меня по имени?
— И с большим трудом! — пояснил Дьедонне. — Он едва запомнил и всё-таки, наверное, переврал. Но, во всяком случае, он исполнил своё дело и привёл вас ко мне… Ты хорошо, — обратился он к темнокожему, — исполнил моё поручение. Я благодарю тебя. Можешь идти.
Темнокожий ухмыльнулся, оставшись, видимо, доволен похвалой, поклонился, приложив ладонь ко лбу, и ушёл.
— Что же это всё значит? — стал спрашивать Урвич. — Во-первых, где мы теперь и который час?
Часов он не взял с собою, потому что их некуда было деть в тропическом белом костюме, да если б и взял, то, вероятно, их отобрали бы у него вместе с другими вещами.
— Теперь около двух часов ночи, — сказал Дьедонне, — но мы можем сидеть здесь сколько угодно, потому что вся эта улица китайских кабачков торгует до утра. Теперь мы сидим с вами в китайском кабачке, можем пить и наслаждаться восточной музыкой и пением. А что случилось с вами, я готов, пожалуй, объяснить вам сейчас.
XII
— Вы, — начал Дьедонне, — сойдя сегодня утром с парохода, направились к рикшам и имели неосторожность прочесть им вслух адрес письма.
— Почему же неосторожность? — остановил его Урвич.
— Вы увидите это потом! Один из рикшей вызвался сейчас же везти вас, но привёз не по адресу, а совсем в другой дом!
— Это-то я всё знаю, — перебил Урвич. — Но каким образом вы узнали об этом?
— Очень просто, — пояснил Дьедонне. — Когда вы сошли с парохода, я тоже сошёл за вами вслед; я боялся, чтоб вы не вздумали сотворить над собой что-нибудь из-за вашего проигрыша. Ведь вы мне проиграли всё ваше достояние?
— Всё, — сказал Урвич.
— Ну вот, я и боялся, что вы окончательно потеряете голову. На набережной ждал меня мой человек Кутра — его зовут Кутра — и я приказал ему следить за вами. Он побежал за повёзшим вас рикшей и видел, как вас завезли в ворота дома; он вернулся ко мне и рассказал об этом, а я велел ему идти и стеречь дом, с тем чтобы, когда вас выпустят, он привёл бы вас прямо ко мне сюда, в этот кабачок.
От дыма, света ламп и китайской музыки у Урвича кружилась голова больше, чем от стакана пива, который он выпил залпом.
Кругом приходили и уходили люди, сновали служители-китайцы, и на эстраде беспрестанно сменялись китаянки; вся эта обстановка производила своим шумом, пестротой и движением одуряющее впечатление.
— Хорошо, — проговорил Урвич, стараясь наладить свои мысли на последовательность, — но почему вы знали, что меня должны выпустить?
— Потому что и мне, и Кутра известен дом, в который вас завезли, как подозрительный.
— A-а! Так этот дом известен в Сингапуре! — воскликнул Урвич. — Помилуйте, там ведь прямые мошенники, обобравшие меня! Как же полиция терпит такой дом, если он известен?
— Он известен, но не всем!
— Пусть не всем, но достаточно и этого, чтобы на обязанности полиции было принять нужные меры.
— Но здесь полиция английская!
— Что вы хотите этим сказать? Я слышал до сих пор, что английская полиция отличается своими порядками и что она лучшая во всём свете!
— Не лучшая, — поправил Дьедонне, — но наиболее дерзкая, и это доказывается ещё раз существованием в Сингапуре дома, куда вас завезли. Знаете ли, у кого вы были в гостях?
— Ну? — спросил Урвич.
— У самой этой английской полиции!
— Позвольте, как же так?.. — забормотал Урвич, решительно уже сбитый с толку. — По-вашему, я был в гостях у английской полиции, и полиция же обобрала меня? Кому же жаловаться на это?
— Мой совет — никому!
— Но нельзя же оставлять такие случаи безнаказанными. Я обращусь к нашему консулу, напишу об этом в газетах, буду кричать на всех перекрёстках. Положим, здесь Азия, но селение тут европейцев, и я уверен, что добьюсь своего.
— Ничего не добьётесь! Вас везде будут слушать с любезным вниманием, соболезновать вам, ужасаться даже, сделают вид, что перебрали всех рикшей, будут производить строжайшее следствие, выкажут полную готовность, так что вам никого не в чем будет упрекнуть, но заранее предваряю вас, что ничего не найдут и под сурдинку будут рассказывать, что вы выдумали всё это с пьяных глаз.
— Но позвольте, у меня есть свидетель!
— Свидетель?
— Ну, да! Ваш же Кутра! Он видел, как завезли меня в этот дом, и видел тоже, как меня вывели оттуда.
— Нет, Кутра ничего свидетельствовать не будет.
— Почему же?
— Потому что и его свидетельство ни к чему не приведёт. Дом обыщут и ничего не найдут в нём подозрительного, а между тем бедного Кутра сживут со света. Не беспокойтесь, его ничем не заставите говорить, когда он этого не захочет, а что он не захочет, я ручаюсь вам.
— Но в таком случае, что же делать? Неужели так и терпеть, чтобы сама полиция грабила мирных путешественников?
— Вот в этом вся и штука, — остановил его Дьедонне, — что вы не были вовсе мирным путешественником.
— Как так?
— А письмо, которое поручил вам индиец?
— Значит, всё дело в письме!
— Да.
— И оно попало в руки англичан? Ну, уж это не моя вина! — добавил Урвич, разведя руками. — Но если так, отчего же не взяли меня прямо, открыто?
— Оттого, — пояснил Дьедонне, — что по английским законам личность человека считается неприкосновенной.
— Вы говорите, — усмехнулся Урвич, — что по английским законам личность человека считается неприкосновенной, а между тем я на себе испытал сегодня совершенно обратное.
Дьедонне покачал головой и налил ему в стакан ещё пива.
— Видите ли, — заговорил он, — полиция не имела права открыто отнять у вас письмо и для этого разыграла комедию, что будто бы вас обобрали рикши; хорошо ещё, что эта комедия не зашла далеко и что вы отделались сравнительно благополучно. Конечно, вы и не знали, принимая письмо от индийца, что берёте на себя довольно опасное поручение. Очевидно, за индийцем в Коломбо следят так же, как следят здесь за тем, кому адресовано это письмо. В Коломбо видели, что оно было передано на русский пароход, дали знать об этом в Сингапур по телеграфу, и вот полицейский агент в виде рикши предложил вам свои услуги и якобы ограбил вас.
— Всё это очень хитро, — проговорил Урвич, — но согласитесь, что нельзя сказать, чтобы это было честно. И такие чисто мошеннические уловки недостойны власти.
— Только не английской, — перебил Дьедонне. — Английские власти не имеют обыкновения разбирать средств, когда им это
