class="p1">В 11.50 официальные власти объявили, что будут настаивать, чтобы террористы не отпускали заложников, разделяя их на иностранцев и россиян.
В 12.10 заложники передали обращение к общественности: их не кормят уже вторые сутки. В заявлении заложников говорится, что все они находятся в зале, естественные потребности им приходится справлять в оркестровой яме, в центре зала заложена мощная бомба. Попытка штурма приведет к взрыву здания.
Свидетельствуют бывшие заложники.
Егор Легеза, зритель:
«Да как кормила? Выходит перед залом боевик, берет веером три шоколадки и кидает в зал, как собакам. Кто поймает — тот ест. Так же кидали сок да газировку — боевики их таскали из разбитого буфета, и кое-что перепадало нам. А потом и того не стало»[15].
Андрей Маркин, зритель:
«Боевики периодически бросали в зал маленькие шоколадки, жвачку и пластиковые бутылки с водой. Бросят и смеются. А один боевик постоянно жрал какие-то консервы. Выйдет на сцену, сядет на стул и чавкает, чавкает, чавкает… Дразнил нас так, что ли?»[16]
Георгий Васильев, один из авторов и продюсеров мюзикла «Норд-Ост»:
«Я был единственным человеком в зале, у которого была возможность говорить с террористами. По той причине, что они во мне постоянно нуждались. Я пытался все время расширить сферу влияния. И уже следующий эпизод показал, что из них можно было вытягивать какие-то уступки. Начали дымиться и гореть светофильтры. Световой компьютер завис в режиме ожидания, а фильтры не рассчитаны на такое долгое воздействие мощных ламп. Пошел запах горелого, люди перепугались. Террористы сначала храбрились, но я им описал, как это страшно, когда горит театр, и что они даже не успеют выдвинуть свои политические требования и погибнут бессмысленно вместе со всеми за несколько минут. Под таким прессингом удалось выбить из них рации, у меня появилась связь с нашими людьми внутри театра, я даже смог на некоторое время связаться с людьми, находящимися вне здания. В частности, с нашим техническим директором Андреем Яловичем, который был за пределами театра и очень много сделал для нашего освобождения. О таких эпизодах можно рассказывать бесконечно — все трое суток состояли из них. Я все время был в каком-то деле, в какой-то борьбе бесконечной, в какой-то многоходовой шахматной игре, которая лично мне очень помогла — я оказался как бы в привилегированном положении. Тяжелее было другим: они были фактически прикованы к креслам, им запрещалось вставать, звонить по сотовым, поворачивать голову, даже разговаривать, им было, конечно, гораздо труднее. И физически и психически.
Я же постоянно пробовал степень возможного влияния: можно ли сделать еще шажок, еще шажок… Они меня дергали буквально каждые сорок минут, у них все время возникали проблемы. В какой-то момент они захотели у знать, что там, за большой дверью на сцене. Это был вход в так называемый холодный карман. Они потребовали, чтобы я залез по стремянке к одной из вентиляционных решеток и показал, что там есть. А потом я обнаружил, что они играют в футбол нашим знаменитым арбузом: вы помните, в спектакле с ним ходит узбек. Я у них этот арбуз выхватил: “Вы что, это реквизит!” И положил арбуз в сторонке. Тут они ощетинились: “Ты кто такой чтоб нам приказывать?!”
Самой большой проблемой были туалеты. Террористов было слишком мало, чтобы они могли контролировать все выходы из здания. Поэтому они старались держаться внутри зала, или как можно ближе к нему. В зале у них были орудия влияния: была мощная бомба посреди партера, которую они собирались взорвать. В сущности, эта бомба была их единственной серьезной защитой. Они мало знали о здании: ни всех выходов из него, ни устройства подвалов, потолков, колосников, галерей. Поэтому они старались всех удерживать внутри зала. Человек 200–250 на балконе и человек 600 в партере. И если участь людей на балконе была легче — там поблизости были туалеты, то из партера они категорически никого не выпускали. Я очень быстро обнаружил, что сами террористы используют под туалеты служебные помещения. Было ясно, что для людей в партере эта проблема скоро станет неразрешимой. Я предложил использовать для этих целей внутренние служебные лестницы, но террористы опять-таки отказались, сославшись на нехватку людей и невозможность все это контролировать: выходы на лестницы были слишком далеко от зала. И они стали настаивать, чтобы в качестве туалетов использовать оркестровую яму. Для меня сама эта мысль была невыносимой, я даже не знаю, как это объяснить… Я предлагал другой вариант: снять часть планшета сцены и сделать две выгородки для мужского и женского туалетов. Там на сцене есть люки, через которые нечистоты могли бу уходить на трехметровую глубину. Но они отказались и от этого, опять же ссылаясь на трудности контролировать сцену. И пришлось всем, мужчинам и женщинам, использовать оркестровую яму, дальнейшее вы можете себе представить. Через несколько часов там творилось что-то несусветное. Это были невероятные моральные и физические мучения. Потому что террористы и в яму пускали не всех и не всегда. Разворачивались душераздирающие сцены, когда сидела девочка и умоляющим взглядом смотрела на эту вонючую яму, потом косилась на чеченку, которая была неумолима: “Сиди, терпи, я же сижу!” А девочка умоляла: я двое суток не была в туалете, пустите меня… Все это было пыткой. Яма очень быстро превратилась в страшную клоаку, где кровь смешивалась с фекалиями. Не дай Бог кому это пережить. И вот на второй день там загорелось. Дело в том, что мы не могли полностью выключить свет в яме — там было бы темно. И в качестве подсветки использовали лампы на оркестровых пультах. Удлинитель одного из пультов закоротило. Огонь перекинулся на провода, с проводов на листы нотной партитуры, начался пожар. Слава Богу, там был наш золотой человек — начальник осветительного цеха Саша Федякин, он притащил огнетушитель, и мы с ним заглушили огонь. Таких ситуаций было довольно много.
Как вели себя люди? Одни переносили все стоически и, я бы сказал, героически. Другие паниковали. Многие все время плакали»[17].
Ирина Филиппова, зрительница:
«Рядом со мной сидела женщина из Голландии, бывшая гражданка Западной Украины, она все время плакала. С ней был ее 13-летний сын. Она плакала и показывала фотографию своей 4-летней дочки. Эта женщина умерла от газа. Впереди сидел рыжий молодой человек, он здорово всех подбадривал, очень помог. Рядом с ним сидела беременная девочка. У нее был маленький срок, и, когда она сказала террористу о своем положении, он ее отправил на место, не поверил ей. Вообще люди
