него, обвязал. Еще и шапку ему нахлобучил на глаза.
— Дернешься — сдохнешь. Быстро все в телегу.
Женщин уговаривать не надо. Домна нахлестывала вожжами кобылу. Та медленно разгонялась. Я побежал рядом. Надо фрика контролировать. Когда скорость подводы стала вровень с моей, я запрыгнул с краю. Жалко гнать лошадку по жаре, да еще с таким грузом. Но что делать?
Через три километра погони не обнаружилось и лошадку пустили шагом. Я слез с телеги и пошел пешком. Аленка тоже. Домна перевязала ее какой-то шалью. Жарко. Я делаю всем знак «тихо» и показываю на пленника, а сам в голос говорю:
— Если и впрямь жилетку из него сделать, не протухнет по жаре? А то подарим командору.
— А чё? Он такое любит, будет на Пасху надевать, — решила подыграть мне Домна, — непременно подарим. Еще и на онучи останется.
Мешок стал сотрясаться в сиплых рыданиях.
— На черную Пасху. Ты же участвовал в черных мессах? — Я ткнул пленника в бок.
— У-у, вы-вы, ы-ы.
— Вот и будешь дальше участвовать. Правда, не весь.
— Батююю, ы-ы.
Я перерезал веревку на шее:
— Говори, дернешься — убью.
— Я единственный сын. Папенька даст вам денег. Много денег. Зачем вам моя кожа? Продайте меня обратно ему.
— Что, сильно богат папаша?
— Очень! Дома в Москве и Санкт-Петербурге, имения в пяти губерниях, капитал миллионный. В Париже два дома для меня купил.
— А что не в Лондоне? Вы же там должны проживать, пока родители русский народ грабят.
— Не могу знать.
— Сейчас тебя высадим, пойдешь домой. Но не думай, что отпустим. Ты присягнул темной стороне.
— Так все присягают! — чуть не плачет он, — кто положения хочет. А как не хотеть?
— Ну и что, сынку, помогли тебе твои ляхи?
— Откуда вы знаете?!
— Что?
— Что посвящающий — поляк.
— Есть организация, — напустил я важности, — которая знает все. И всех контролирует. И тебя тоже.
— Не отпустите? Сколько же вы хотите?
— Не думай за деньги выкупить душу, мразь. Весь род под нож пустим. Но шанс дать обязаны.
— Так дайте же, умоляю вас. Заклинаю всем святым.
— Свое святое ты продал по глупости. Но придет человек однажды. И тогда будет шанс. Не вертись! — я отвесил задержанному подзатыльник, — с тебя и за тебя денег не надо. А вот с папаши десять тысяч серебром. За плохое воспитание. Пусть готовит бабло. Потом скажем, куда привезти.
Через два километра мы спихнули его с телеги.
— Не вздумай повернуться.
Идти ему со связанными руками пять километров. Это еще час времени.
Алена серыми глазищами на меня смотрит. У нее мягкая пружинистая походка, босые пятки не замечают земли. А у меня, как не туда вступишь, так — ой.
— А что за рганизация?
— Нет никакой. Лапши я ему на уши навешал, чтоб боялся.
Девушка прыснула:
— Так он взаправду все принял. Вот теперь шуму будет! А все же ты врешь. Говорить не хочешь. От смерти спасал, а довериться боишься.
— Аленушка, давай потом все разборки. Долго идти?
— Долгенько. Верст пятнадцать али больше. Засветло бы поспеть, пока кабаны не вышли. Я их страсть, как боюсь.
— Ничо она не боится, — не оборачиваясь поддержала разговор Домна, — не наговаривай лишку, а то и впрямь секач какой осерчает.
Алена потупилась, но ненадолго.
— А ты в городе живешь? Какого звания?
— Человек без памяти, елизаровские его уделали, — оборвала ее знахарка, — имя еле вспомнил. А где живет, так сам порешит.
— Что, совсем ничегошеньки не помнишь?
— Так, отдаленно, — улыбаюсь я.
Девушка глянула мне в глаза. Серое теплое сияние стало проникать в меня.
— Алена! — погрозила пальцем Барвиха, — сказано, не помнит. Лечить его будем.
— Ой, будем, — улыбнулась та.
Глава 3
Засветло дойти мы не успели. Почти бегом шли до леса и еще километра два по лесной дороге. Домна боялась погони. Но в чаще уже успокоилась. Тут можно спрятаться. Алена молодец. Не отстает. Выносливость не хуже моей. Впрочем, я себя перехваливаю. Она лучше ходит. Как над травой летит, без шума.
Я вспоминаю бег в ОЗК и противогазах тогда, в советской армии. Сейчас чего не идти. В чаще прохладно, бежать не надо уже. Вскоре дорога свернула на поляну, а мы пошли тропой далее. Скорость похода заметно упала. Только когда пересекали небольшое, никем не кошенное поле, шли чуть быстрее. Миновали болото с гадюками на кочках. Я шел, как по минному полю, а Аленка смеялась: «Они же сами не кусаются. Не подходи и руку не протягивай. А большую сам увидишь».
Увидели. Маленькие черные и пестрые змеи грелись и с шипением скрывались при нашем приближении. Не все, конечно, но и агрессивности не выказывали. Эта была здорова. Метра полтора в длину. Толстая, как и положено гадюкам, она лежала посреди тропы и не думала уходить. Наоборот, подняла голову и сделала движение в нашу сторону. Если такая укусит, можно умереть. От любой можно. Смертность около трех процентов. Если молодой, то проще. А вот пожилому человеку беда. И так кровь густая, сосуды плохие, так еще и сворачивается от яда. Это мне знакомый врач рассказывал, из нашей компании копателей.
Барвиха вышла вперед. Что-то тихо шепотом говорит, а я присматриваю палку. Но не понадобилось. Змея нехотя, очень медленно поползла в заросли травы.
— А что бы ее не убить? — спросил я знахарку.
— Зачем? Договорились же. Она нас не трогает, мы ее. А убьешь, неизвестно, чем расплатишься.
На краю болота из ручья напились и полчаса отдохнули. Солнце давно скрылось за деревьями. Иногда в полумраке раздавался треск. Это кабаны или лоси уходили подальше от нас. В темноте уже пришли к маленькой избе.
— Вот и дома, — вздохнула Домна.
Алена достала огниво. Через несколько ударов затлел малиновым трут. Девушка ловко раздула огонь и засветила лучину в специальной подставке. Свет выхватил печку, лавки, стол. Все, как в обычном деревенском доме, только некрашенное. Заметил, что копоти нет. По белому топят?
— Вечерять не будем. До утра доживем, — решила хозяйка.
Мне на лавку кинули полушубок, и я уснул, как провалился.
Когда глаза открыл, в избе никого не было. Свет пробивался через маленькое окошко из слюды. В углу деревянные ведра с водой и черпак берестяной плавает. Напился воды. В животе заурчало. Я могу терпеть голод. Даже несколько раз голодал по пять дней. Но сейчас тело хотело жрать!
Я осмотрелся. Кроме воды, съестного не видно. Печка с лежанкой и трубой. В печке пусто. На стене висят мешки. В них крупы. Открывать не стал, но на ощупь
