Ознакомительная версия. Доступно 19 страниц из 94
человека.
И снова мертвая тишина. Я заставил себя опустить глаза, оглядел остальных. Рен сидела, зажав рот рукой. Выражение лица Ричарда смягчилось, как никогда прежде. Филиппу, казалось, подташнивало; Александр старался подавить нервную улыбку. Джеймс, сидевший справа от меня, вглядывался в Мередит с острым, оценивающим интересом, как в статую, в скульптуру, во что-то, чему тысячу лет назад придали подобие языческого божества. Разоблачение Мередит вышло жестким, завораживающим и каким-то образом исполненным достоинства.
Как бы дико это ни было, как бы ни сбивало с толку, я понял, что Гвендолин хотела именно этого.
Она так долго смотрела Мередит в глаза, что, казалось, время остановилось. Потом с силой выдохнула и сказала:
– Хорошо. Садись. Вон там.
Колени Мередит механически подломились, и она опустилась в центр круга, с прямой спиной, негнущаяся, как доска в заборе.
– Ладно, – сказала Гвендолин. – Давайте поговорим.
Сцена 6
После часового допроса, который Гвендолин устроила Мередит, выпытывая, что именно той в себе не нравится (список оказался длиннее, чем я мог представить), нас распустили, пообещав, что в ближайшие две недели мы все подвергнемся такому же суровому испытанию.
Когда мы спускались на третий этаж и вокруг нас толклись второкурсники, спешившие в зимний сад, меня нагнал Джеймс.
– Это было бесчеловечно, – вполголоса сказал я.
Мередит шла в паре шагов перед нами, Ричард обнимал ее за плечи, но она этого будто не замечала. Она решительно двигалась вперед, стараясь не встречаться ни с кем глазами.
– Ну, – прошептал Джеймс, – это Гвендолин.
– Не думал, что когда-нибудь это скажу, но жду не дождусь, когда меня на два часа запрут на галерее.
Гвендолин занималась с нами более чувственными составляющими актерского ремесла – голосом и телом, главенством сердца над разумом, – а Фредерик преподавал сокровенные особенности шекспировского текста, всё от стихотворного размера до истории раннего Нового времени. Как существо книжное и зажатое, я безусловно предпочитал занятия Фредерика урокам Гвендолин, но выяснилось, что у меня аллергия на мел, которым он писал на доске, и большую часть времени в галерее я проводил, чихая.
– Пошли, – тихо сказал Джеймс, – пока Мередик не заняли наш стол.
(Филиппа родила это название в конце второго курса, когда наша парочка свежих влюбленных была несноснее всего.) Когда мы проходили мимо них на лестнице, выражение лица у Мередит было по-прежнему отсутствующее. Что бы там ни говорил Ричард, чтобы ее утешить, это не помогло.
Фредерик предпочитал проводить занятия с четверокурсниками в галерее, а не в аудитории, которую приходилось использовать с более многочисленными вторым и третьим курсами. Галерея была узким помещением с высокими потолками; когда-то оно тянулось вдоль всего третьего этажа, но, когда открылась школа, его бесцеремонно поделили на мелкие комнатки и студии. Длинная галерея превратилась в Короткую галерею протяженностью едва ли в двадцать футов, вдоль двух ее стен шли книжные полки и висели портреты давно покойных кузенов и отпрысков семейства Деллакер. Под затейливым лепным потолком стояли друг напротив друга диванчик на двоих и низкая софа, а у окна с ромбовидной раскладкой на южной стороне комнаты, в лучах света, располагались круглый столик и два кресла. Каждый раз, когда мы пили с Фредериком чай (а это случалось дважды в месяц, когда мы учились на третьем курсе, и ежедневно во время занятий на четвертом), Джеймс и я устремлялись к столику. Он стоял дальше всего от зловредной меловой пыли, и из-за него открывался сверкающий вид на озеро и леса вокруг, на коническую крышу Башни, сидевшую на верхушках деревьев, как черная картонная шляпа.
Когда мы вошли, Фредерик был уже на месте, выкатывал доску из дурацкого чуланчика, втиснутого между книжной полкой и безносым бюстом Гомера в дальнем конце Галереи. Я чихнул, а Джеймс сказал:
– Доброе утро, Фредерик.
Фредерик повернулся от доски.
– Джеймс, – сказал он. – Оливер. Как славно, что вы оба вернулись. Довольны распределением?
– Безусловно, – сказал Джеймс, но в его голосе прозвучала печальная нотка, которая меня озадачила.
С чего бы ему расстраиваться, он играет Брута. Потом я вспомнил его слова, сказанные позапрошлой ночью, о том, что ему хотелось бы больше разнообразия в резюме.
– Когда начинаем репетировать? – спросил он.
– В воскресенье, – подмигнул Фредерик. – Мы решили, надо дать вам недельку, чтобы вернуться в колею.
Четвертый курс жил без присмотра в Замке и был печально известен склонностью к излишествам, поэтому предполагалось, что четверокурсники с театрального в начале учебного года должны устроить что-то вроде вечеринки в честь возвращения. Мы наметили ее на пятницу. И Фредерик, и Гвендолин, и, наверное, даже декан Холиншед об этом знали, но делали вид, что и не подозревают.
Ричард и Мередит наконец зашли в Галерею, и мы с Джеймсом поспешили бросить вещи на столик. Я снова чихнул, вытер нос чайной салфеткой и уставился в окно. Кампус был залит солнцем, озеро легко зыбилось под ветром. Ричард и Мередит сели на диванчик, оставив софу Александру и Филиппе. О том, чтобы потесниться и освободить место для Рен, которая (очаровательно, как ребенок, с нетерпением ждущий сказки) предпочитала сидеть на полу, они уже давно не заботились.
Фредерик разливал на буфете чай, и в комнате, как всегда, пахло мелом, лимоном и Цейлоном. Наполнив восемь чашек – чаепитие у Фредерика на занятиях было обязательным; мед поощрялся, молоко и сахар проносились контрабандой, – он повернулся к нам и сказал:
– С возвращением.
Он мерцал над нами, как маленький ученый Санта-Клаус.
– Мне очень понравились ваши вчерашние этюды, и я с нетерпением жду, когда мы снова начнем работать в этом семестре.
Первую чашку он передал Мередит, та передала ее Ричарду, а тот Джеймсу, и так далее, пока она не оказалась в руках у Рен.
– Четвертый курс. Год трагедии, – величественно произнес Фредерик, когда поднос опустел и у всех в руках было по чашке с блюдцем. (Пить чай из кружек, как он часто нам напоминал, все равно что пить прекрасное вино из пластиковых стаканчиков.) – Я воздержусь от призывов относиться к трагедиям серьезнее, чем к комедиям. По сути можно возразить, что комедия должна быть для персонажей смертельно серьезной, иначе зрителю будет не смешно. Но этот разговор мы отложим до лучших времен.
Он взял с подноса свою чашку, изящно отпил и поставил ее обратно. Фредерик никогда не вел занятия за столом или кафедрой, он медленно прохаживался взад-вперед перед доской.
– Этот год мы посвятим трагическим пьесам Шекспира. Как по-вашему, что станет предметом нашего изучения?
Словно отвечая на его вопрос, я чихнул, и все пару мгновений помолчали, прежде чем предлагать темы.
Александр: Источники.
Филиппа: Структура.
Рен: Система образов.
Мередит:
Ознакомительная версия. Доступно 19 страниц из 94
