«Я позволю тебе так думать».
Меня пугала глубина и теплота его взгляда. Взгляда человека, знающего больше. Например, то, что он нашел меня насовсем, навсегда. Это был взгляд очень терпеливого мужчины, умеющего настаивать на своем, умеющего незаметно убеждать. И вытряхивать эту «ересь» из головы становилось все сложнее.
– Думала, я тебя не найду?
Думала. Надеялась. Вся я надеялась, все девяносто девять процентов. А один жалкий процент, спрятавшийся даже от самой себя, стыдливо надеялся, что найдет и сделает все именно так, как сделал.
– Как… ты… это сделал?
«Как нашел меня?»
– По запаху.
Шутка. Или нет?
И обещание – нам будет хорошо.
Форс отставил стакан, обошел стойку, направился ко мне с видом человека, у которого в запасе вечность, и который собирается начать наслаждаться ей сейчас.
– Хочу увидеть то, – «что мне принадлежит». Нет, это не прозвучало, мне показалось, – то, что искал. Тебя.
Я отступала к стене. Привычка быть настороже. Хотя от кого? От него бесполезно…
– Ты уже видел все руками.
– Но не видел глазами.
На мне спортивный костюм. Хорошо хоть белье хорошее, плохое я попросту не любила.
Идти стало некуда, когда я поняла, что оказалась возле угла. Спиной к стене.
И уже из самой ловушки зачем-то спросила:
– Я тоже ничего о тебе не знаю. Даже имени…
Он снова пах так, что ты сдался еще до того, как понял, что сделал это. Черт, я бы тоже узнала его по запаху.
– По документам я… Крейден… Форстон. Если тебе это зачем-то нужно.
Он звучал, как нож. Как кремень. Он звучал, как тот, с кем лучше было бы не иметь дел.
– Форс… Крей… – я пробовала эти слова на вкус, как нечто запретное.
– Для тебя… кто угодно.
«Для тебя – что угодно».
(BRKLYN – Sip Sip)
От пацанки меня всегда отличала грудь. Слишком выпуклая, очень женская, полновесного третьего размера – ей любовались так протяжно, что забылось о том, что я в спортивном костюме, молнию которого только что медленно расстегивали. Высвобожденная из бюстгальтера, она ждала прикосновения горячих пальцев отчаянно, столь же протяжно. И дождалась. Гладивших, скользящих по коже… От моей лишней одежды Крейден избавился неторопливо – скользнула вниз с плеч кофта, ушел в небытие бюстгальтер, сползли вниз штаны. После трусики… И вспомнилось, как сложно было ему сопротивляться той ночью, как перестало хотеться это делать. Есть мужчины, которым не просто хочется поддаться, которых хочется притянуть к себе быстрее, чем они приблизятся сами, которым хочется позволять все. Крей обладал этой аурой. И этим чертовым запахом, в который утыкаешься носом, как в сексуальную подушку. К тому моменту, когда достигшая моего лобка рука замедлилась, позволила себя осознать «близко», я сбросила внутреннюю броню – мы здесь для «этого». И «это» будет. Не знаю, кто хотел этого больше, но мужской палец скользнул уже во влажные складки, неспешно насладился жаркой скользкостью. Пожар разгорался нешуточный.
Чуть отрезвил зазвонивший в кармане Форса телефон. Нет-нет, нельзя так быстро, не стоит – воспользовавшись отвлеченным вниманием, я попыталась ускользнуть из ловушки, но не тут-то было. Одной рукой мне преградили путь, глазами сообщили нет; откуда-то взялась гарнитура, одетая на ухо, сотовый отправился в нагрудный карман. И снова обе его руки свободны. На губах ласковая улыбка.
– Да, семь ноль четыре, слушаю… – Пауза. – Обрисуй ситуацию.
Обычно, когда кто-то разговаривает по телефону, хочется дать человеку время и пространство, но пространство Крейден не давал мне. Кажется, всего один процент его внимания ушел собеседнику на том конце, остальные девяносто девять, включая жаркий взгляд, остались на мне. Разговор – просто пикантная деталь.
– Какой график? Показатели стабильности?
О чем шла речь?
Сложно было понимать, когда продолжаешь хотеть продолжения.
– Передавай… Вижу… Мне нужно обработать сигнал.
Я словила другой сигнал – звук расстегиваемого ремня, следом ширинки. А после в мой лобок уткнулось то, что утыкалось в меня той ночью, и утыкалось нагло. Взгляд вниз… Черт, когда парень красив – это полбеды. Когда у красивого парня достойный размер, форма и толщина – это совсем сложно. Все, пусть делает что хочет…
Головка гладилась о мою промежность туда-сюда, словно расстегивала невидимый замок, скользила, рассказывая, как хорошо скоро будет. Крей греховный, настойчивый, чертовски вкусный. Я стою у стены со спущенными трусиками, чужой мужчина уже практически во мне, и нет лучшего места во вселенной…
– Да. Вижу. Шанс на исправление большой, проведи через очистку.
Вопрос на том конце.
– Да, после отпусти.
Толчок внутрь – раздвинутые головкой складки. Оргазм рецепторов. Началось, нужно еще…
Я дам этому парню еще и еще просто потому, что секс с Итаном в последнее время напоминал жевание едва прожаренного безвкусного блина. Здесь, с Креем, этот блин был прожарен идеально, полит кленовым сиропом, посыпан сахарной пудрой и обсыпан орешками. Я специально не кладу руки на мужские плечи, я цепляюсь ладонями за деревянные панели – так беззащитнее, так я не показываю, что уже по полной нырнула в дурман.
– Да, все графики посмотрел…
Когда он успел? Где?
Моя катушка отключена, весь ток ушел вниз. В меня входили с каждым толчком все глубже, все основательнее – скользкость такая, что сопротивление отключено. Весь центр вселенной ухнул вниз, туда, где меня надевал на себя хороший член, казавшийся для сдвинутых бедер толще бревна.
Еще глубже, чуть быстрее…
Когда мне в рот погрузился мужской дразнящий палец, я его укусила.
В тот же момент Крей произнес:
– Договорим позже…
Куда-то к черту отправился телефон, и туда же гарнитура с уха.
А дальше меня расплющили. Наконец-то. Просто стена. И тебя просто делают возле нее так, что остальной мир растворен, не существует. Теперь существуют только наглые руки и наглые губы; внизу уже раскалено до предела. Оказывается, можно так заниматься сексом – без тормозов, без комплексов. Можно стонать, обвиваться, надеваться, дрожать, просить еще тряской собственных нервов.
Крей трахался лучше, чем водил. Может, водил он тоже запредельно, теперь это было неважно…
Я никогда не заканчивала так громко, так хрипло, так отчаянно, будто это последняя минута моей жизни, а за ней лишь сияющая пустота. Он излился в меня, став неприлично большим, став бескомпромиссно твердым.
И лишь спустя минуту (или вечность?) пробралась, как сквозь вату мысль: «Хорошо, что я на таблетках…»
