мелкие купюры, измятый железнодорожный билет, дешевенький деревянный браслетик, колечко, подаренное бабушкой к тринадцатилетию. Отдельно — легонькая позолоченная медалька на плотной муаровой ленте. Возле стула сиротливо лежала вверх подошвой домашняя тапочка Марты.
Федоров поискал взглядом вторую. Не нашел и опустился на четвереньки, чтобы пошарить под кроватью. Рука нащупала шлепанец, а рядом с ним — кухонный нож. Слегка запылившийся, средних размеров, с узким, хорошо отточенным лезвием.
Уходя, он погасил свет в комнате. Тапочки дочери отнес в прихожую, а нож вымыл и положил в ящик стола. Затем задумчиво выкурил сигарету и протер бумажной салфеткой пепельницу. Умылся и почистил зубы.
Александра лежала под легким пледом, лицом к стене, ночник над ее головой был погашен, со стороны Федорова — включен. Когда он начал снимать джинсы, жена спросила:
— Ты где это бродишь?
— Курил.
— Что-то не могу заснуть…
— Хочешь, я сам поговорю с твоим братом?
— С которым из них? — вздохнула она. — Нет. Я все уже решила… Ты собираешься с утра за замком?
— Само собой. — Федоров лег рядом, натянул плед до подбородка и погасил ночник. Александра придвинулась к нему.
— Купи еще кое-что, я оставлю список на столе…
— Не вопрос, — сказал он и обнял жену, чтобы она наконец-то расслабилась и уснула.
3
Больше всего в двоюродном брате Марте нравилось то, что он ни в чем не походил на всех этих студентов из богатеньких, которые околачивались в спортклубах и тренажерных залах. Те подкатывали на своих надраенных тачках к Центру олимпийского резерва, где она тренировалась, кучковались с пивом на трибунах у открытого бассейна, сыпали тупыми шуточками и клеились к девчонкам.
Спорт для них был всего лишь поводом для тусни. И девчонки-пловчихи их на самом деле не интересовали — им просто требовалось убить время. Жара на них, что ли, так действует, — хмурилась Марта, — катились бы поскорее в свои Эмираты.
Другое дело — ее товарищи по команде. Все сплошь вроде нее самой — трудолюбивые честолюбцы, многие очень талантливые. Плавание поглощало все ее свободное время, за исключением школы.
Еще одним исключением Марта сделала для себя теннис. Это был особый, не всем доступный и очень привлекательный мир; и если бы не Родион, который время от времени приглашал ее сыграть сет-другой на университетских кортах, она бы понятия о нем не имела.
Три раза в неделю, включая воскресенье, ее двоюродный брат приезжал в город, чтобы пару часов постучать с платным спарринг-партнером, а Марта была необходима ему в качестве единственного зрителя и болельщика. Потом и сама она выходила на корт — Родион прихватывал вторую ракетку и оплачивал дополнительный час.
Двигаться так, как хотелось бы, — точно, скоординированно и стремительно — на земле было гораздо сложнее, чем в воде, но теннис доставлял ей огромное наслаждение. У нее был сильный, хлесткий удар, развернутые плечи, тренированные ноги, но никакой техники; Родион практически всегда выигрывал и радовался как младенец.
Было у него и еще одно, с точки зрения Марты, достоинство — полное отсутствие сходства со Смагиными. Кузен Родя не напоминал ни своего отца, ни ее мать, а уж о Валентине и говорить нечего. Сама она была убеждена, что смагинская порода полнее всего проявилась в ней, а Родион — в мать Инну Семеновну, хрупкую в прошлом, натуральную блондинку с яркими серо-синими глазами и все еще пышной гривой золотисто-пшеничных волос. Отсюда редкие вспышки его эмоций и способность неожиданно загораться всевозможными, чаще всего далекими от реальности идеями и строить фантастические планы.
Как и мать, Родион до страсти любил горький шоколад. Иногда он в самое неподходящее время вытаскивал из кармана плитку и принимался грызть, — будто внезапно кончилась энергия и ему необходимо себя подстегнуть. Однако назвать его меланхоликом было трудно. В отличие от своих родителей, он умел контролировать свои чувства — так, во всяком случае, казалось Марте. Она и сама этому научилась — не только благодаря спорту, но и потому, что росла в семье, где открытое проявление эмоций не поощрялось.
Отцовские черты, тем не менее, имели место. Круглый тяжеловатый подбородок, крупный рот, жесткая курчавость коротко остриженных, но по-матерински светлых волос, рост наконец. При этом внутренне Родион был совсем другим. Марте нравилось, как он по-старомодному сдержан и вежлив в общении с малознакомыми людьми. Как рассеянно благодарит за обед, вставая из-за стола. Как жалеет животных и не терпит хамства…
В среду уже с раннего утра Марта ждала его с нетерпением.
Родион позвонил накануне и сказал, что заберет ее к полудню, однако приехал в три. Это было на него не похоже, но все объяснилось просто: задержался в городе, ездил по поручению отца к клиентам, теперь до вечера свободен.
Бабушка рвалась их кормить, дед тащил посидеть под грушей и поболтать — на даче ему не хватало собеседника, но Марта тут же стала торопливо собираться, немного нервничая, и даже попыталась принарядиться — Родион сообщил, что заказал столик в кафе «Дзимму», которое как раз сейчас было в городе из самых модных.
Рядиться, правда, оказалось не во что. Марта натянула мятую, но чистую желтую футболку, тертые джинсы, обула легкие кроссовки, а остальное в сердцах запихала в сумку. «Предупреждать надо, — сердито подумала она, — я бы из дому что-нибудь прихватила… Пижон… А, черт с ним, сойдет и так…»
Родион ожидал ее в машине — бежевом «рено», на котором, едва получив права, ездил сам и возил мать. Иногда отец с неохотой позволял ему взять большой джип, но это случалось крайне редко. Марта знала, что после тенниса у двоюродного на втором месте автомобили. Сама она располагалась на третьем — так он ей однажды и заявил. Учеба на четвертом, карьера на пятом, женитьба на двести двадцатом. «Все разложил по полочкам, как в шкафу…» — ехидно заметила она. «А у тебя что на первом месте?» — полюбопытствовал Родион.
Тогда она промолчала, не призналась, чего бы ей хотелось больше всего.
Марта торопливо расцеловалась с дедом и бабушкой, швырнула сумку на заднее сиденье и забралась на переднее. Родион захлопнул дверцу, не спеша вырулил на проселок, а затем ловко встроился в сплошной поток транспорта, валящего в город по трассе. Ехать было всего ничего, и она сердито попросила не гнать как обычно.
— Что-то случилось, Мартышка? — Он покосился на ее замкнутое лицо, где не осталось и следа от недавнего оживления.
— Потом расскажу. Нам обязательно тащиться в это кафе?
— А почему нет? Там отлично кормят.
— Мы не виделись больше месяца, а тебе лишь бы
