А может, он просто не хотел ко мне прикасаться.
Или, может, он люто меня ненавидел и мечтал, чтобы я поскорее ушла.
В гнетущем молчании и под тяжёлым взглядом я оторвала клочок ваты, смочила его антисептиком и потёрла царапину. Потянулась к пластырю, но упаковка оказалась пустой, и я подняла глаза на Илью.
– Закончился. Есть ещё?
Он шмыгнул носом, запустил руку в коробку и долго хрустел там картонками и звенел пузырьками, но пластырь так и не нашёл.
– Бинт есть.
– Подойдёт, – согласилась я, взяв протянутый мне рулончик.
Бинт вёл себя отвратительно, плохо разматывался, цеплялся ниточками за края, и у меня никак не получалось с ним совладать, я нервничала, руки тряслись, а вся ситуация казалась совершенно неправильной, нелепой, абсурдной, и Илья это тоже будто бы понял, вздохнул и забрал бинт у меня из рук.
– Не дёргайся, – велел он и обернул край марли вокруг моего пальца.
Несколько секунд я послушно не шевелилась и даже не дышала, но потом решилась-таки завязать разговор:
– У тебя страшная собака.
– Это волк.
– Волк?! – Я ошеломлённо отдёрнула руку, и непокорный бинт выскользнул из пальцев Ильи, упал на пол и, конечно же, помпезно размотался белой лентой. – То есть меня сейчас могли там сожрать?!
Илья посмотрел на меня с упрёком, поднял бинт и принялся скручивать его обратно в рулон.
– Он бы не тронул. Он только предупреждал, что рядом с домомчужие.
Короткое, но такое колючее, насквозь пронзающее, раздирающее плоть зазубринами слово, что вариант быть отданной на растерзание дикому зверю вдруг показался гуманнее.
– Я не знала, что тут водятся волки, – пробормотала я.
– Не водятся.
А дальше разговор не пошёл, и я просто молча наблюдала, как он заканчивает бинтовать мой палец, завязывает узелок и бросает остатки бинта в коробку.
– Спасибо, – промямлила я.
– Ты когда приехала?
– Сегодня.
– Мм.
Илья развернулся, засунул руки в карманы штанов и направился к двери.
– Думаю, тебе пора.
Я быстрым взглядом окинула помещение – кружка с ниткой чайного пакетика на столе, книга с облезшей обложкой, небрежно прислонённый к стене костыль – и снова посмотрела на Илью. Мне так много хотелось ему сказать, например, «Я скучала» или «Прости», но сейчас все эти слова вдруг казались мертворождёнными.
– Да, пора, – свистяще прошептала я, проскользнула мимо него и выскочила во двор.
– Я тебя отвезу.
– Не нужно, я…
И не договорила. Потому что передо мной возник пёс.
Нет, волк. Огромный, лохматый, с мерцающими пуговицами глаз.
– Свои! – сказал Илья громко и чётко, и волк вскинул уши, ещё немного побуравил меня взглядом и шагнул вперёд, потянувшись блестящим носом к моей руке.
А у меня снова разогналось сердце, и я не понимала, оттого ли это, что жуткий дикий зверь сейчас нюхал мои пальцы, или оттого, что я – «свои». И тут вдруг накатила чудовищная усталость: слишком много впечатлений для одного дня, слишком они разные – от эйфории до исступления и обратно. Хотелось притормозить, подумать, обнулиться, и я безрассудно ткнула пальцем во влажный нос волка, бросила горький взгляд на Илью, снова превратившегося в тёмный силуэт на крыльце, и двинулась к дыре в заборе.
– Мира, постой.
– Нормально всё, я хорошо помню дорогу.
– Сколько раз я тебе говорил… – начал Илья и осёкся, и я остановилась, крутанулась на месте.
Сто первый. Этот раз был ненастоящим, подсчитанным в шутку, но сто первым. После него я обещала никогда больше не ходить ночью по лесу одной. Ещё я обещала забирать его из универа на старой «копейке». Обещала всегда быть рядом. И вмиг все эти обещания нарушила. Разве что-то изменится, если нарушу ещё одно?
Я раздвинула доски в заборе и выбралась в лес.
– Тузик, проводи, – донёсся до меня тихий голос Ильи, и вскоре позади раздались шаги и мерное дыхание.
Так мы и вернулись в посёлок по едва заметной лесной тропке: я, а за мной волк по имени Тузик.
Глава 4
Утром я достала из косметички красную помаду от «Диор» и начертила на зеркале в прихожей ровную вертикальную линию. Тётя Агата, только что закрывшая дверь за Виталием Терентьевичем, который принёс завёрнутые в льняную салфетку ножи, осыпал тётушку старомодными комплиментами и смешно кланялся, фыркнула и закатила глаза.
– Ну чего? – рассмеялась я. – Я же предупреждала, что буду считать твоих женихов, это первый. А ты что, сама ножи поточить не можешь?
– Могу, конечно, – отозвалась тётя Агата, подталкивая моё вертлявое тельце на кухню. – Но зачем, если кому-то доставляет удовольствие точить их для меня?
– Ой, ну прямо-таки мудрая мудрость и женственная женственность!
– Не паясничай, а садись за стол давай. На завтрак гречневая каша с творогом, сухофруктами и мёдом.
– А может, лучше бутербродик? – жалобно протянула я, с недоверием посматривая на поставленную передо мной тарелку.
– С колбаской? – явно передразнивая мой тон, уточнила тётушка.
– Угу. Но можно и с авокадиком.
– Кашу ешь, – отрезала она. – Ты всю ночь не спала, тебе нужны силы и витамины.
Я обречённо вздохнула: я ведь и вправду практически не спала. Сначала, вернувшись домой, укуталась в одеяло и долго держала глаза закрытыми, стараясь ни о чём не думать, но транслируемое в голове кино было таким объёмным, что вскоре я уселась на кровати и принялась активно сочинять миллион реплик, которые мне следовало произнести вместо того лепета, что наговорила в действительности. А затем, заручившись поддержкой клубка, коим был, скорее всего, сладко спящий в ногах котик, решила попробовать ещё разок. Пойти к нему сегодня, рассказать, объясниться, выцыганить милость.
– А я сильно шумела, да? – виновато спросила я у тётушки. – Разбудила тебя?
– Нет, что ты, утёнок! У меня крепкий и здоровый сон, меня не смогут разбудить ни гроза, ни стрельба, ни эвакуация. Хотя… – Она посмотрела на пушистую кошачью лапу, украдкой тянущуюся к стоящей на столе вазочке с зефирками. – Звук блюющей на ковёр кошки, пожалуй, разбудит. Кыш!
– Кстати, что едят волки? – ковырнув ложкой кашу, поинтересовалась я.
– Бабушек.
– Тузик ест людей?!
– А, Тузик… – Тётя Агата плеснула кипяток в фарфоровый заварник, и по кухне тотчас разнёсся аромат лесных ягод. – Этот парень мирный, ему хватает мяса покупного.
– А у нас есть мясо?
