Бенедикт. Тоска
Кареты скрылись из виду. Бенедикт стоял, словно оглушенный, глядя на пустую дорогу. Вот и все… Он сделал над собой усилие и вернулся в дом. Велел растопить камин. Но с отъездом Беатрис в библиотеке стало пусто и неуютно. Он обвел равнодушным взглядом книжные полки, тусклая позолота корешков книг отсалютовала ему. Призрак Беатрис грустно смотрел на него с портрета. Бенедикт пошел бродить по опустевшему дому. В нерешительности замер перед дверью, ведущей в бывшие покои Беатрис и понял, что ни разу сюда не заходил. Распахнул дверь.
Комната была уютной и еще не утратила обжитого вида. На столе – идеальный порядок: очиненные перья, чернила в чернильнице, аккуратная стопка чистой бумаги. И конверт на столе. Бенедикт повертел его в руках и с удивлением прочел свое зашифрованное имя, вскрыл его и начал читать письмо, написанное на выдуманном им языке символов.
«Вероятно, так и не решусь передать это письмо адресату. По крайней мере доверю бумаге свои мысли, как привыкла это делать…
Как жаль, что туман настоящего не дает возможности осознать, насколько значимы происходящие с нами события! Как я корю себя, что не ценила наших посиделок у камина. Они казались мне делом обычным и привычным. Как естественно было быть вместе. Только получив известие о своей участи я поняла, что не смогла разглядеть истинную любовь сквозь туман настоящего. Как глупо устроен человек!
Не в моих силах изменить что-либо! Но я в состоянии набраться мужества и смириться, а еще поблагодарить Бога за то, что это было в моей жизни. Когда-то, читая «Антония и Клеопатру», я пришла к заключению, что любовь ослепляет человека. Нет. Не любовь. Нас ослепляет более страшная напасть, я теперь знаю ее – это туман настоящего.
Обещаю себе не поддаваться ему более… Если это будет в моих силах… Если это вообще в силах человеческих…
Прощайте, может быть навсегда, мой учитель и самый главный мужчина в жизни. Я пронесу любовь к Вам через все испытания…»
Бенедикт дочитал письмо, опустился в кресло, отложил лист и заплакал. Слуга, заглянувший в комнату, подумал, что хозяин замер в столь свойственной ему задумчивости и не решился его тревожить. Говорят, уезжающий забирает с собой только легкую грусть, а тоска – удел провожающего.
Этим вечером Бенедикт заперся у себя в кабинете. Он напился, как никогда в жизни. Слуги слышали, что он ходил по комнате, что-то бормотал: то сердито, то тоскливо звучал его голос.
Через неделю Бенедикт, похудевший и осунувшийся, словно, перенесший тяжелую болезнь, уехал из имения в город.
В городском доме Бенедикта ночи напролет было светло, музыканты, сменяя друг друга, исполняли модные мелодии. На кухне суетились повара. Дом был полон гостей. Знатные друзья и приятели, дамы полусвета, старые подруги и любовницы Бенедикта составляли пестрый хоровод. Он играл в карты, и удача шла к нему в руки, разговоры его были остроумны, суждения едки. Гости смеялись, танцевали. Бенедикт был лихорадочно весел, под его пальцами бодро звенела гитара и скабрезные куплеты слагались сами собой и тут же разлетались по городу.
Окна были распахнуты, густые ветви цветущей сирени заглядывали в комнату. Бенедикт сидел на ковре у дивана, перебирая струны, словно подбирая мелодию.
– Вчера я шел мимо трактира, что на площади у фонтана. Угадайте, какую песню я услышал? – спросил маркиз Виллар, прихлебывая вино из большого кубка.
– Про старого шута? – почти утвердительно спросил Реми – хороший приятель Бенедикта.
– Да, мой дорогой! Это оглушительный успех… – Бенедикт только хмыкнул.
– Весьма сомнительный успех у черни…
– Не соглашусь! Чернь – лучшее мерило успеха. – Они все были изрядно пьяны.
– Вкусы черни! Фи! – Реми презрительно сморщил нос – Друг мой, Бенедикт, что скажешь?
– А что тут скажешь? Сегодня поют – завтра забудут… Все тлен, все это не имеет значения! Есть только сейчас, этот миг, эта сирень и это вино!
– Да, вино! И женщины!
– И дамы!
– Дамы? Похоже, нас здесь заждались – шурша юбками несколько женщин вошли в комнату.
Бенедикт отложил гитару и пошатываясь поднялся, что отвесить почтительный поклон. Сама высокая и крепкая из вошедших приобняла его и помогла остаться на ногах. По комнате прошло оживление.
