class="p1">Коротышка захихикал:
— А то у мейстера их маловато, всего парочка!
Великий Магистр, как и все рыцари Ордена, давал Клятву, детей у него быть не может. Конечно, всякие слухи ходили… Но шутить на эту тему — верх беспутства!
— Прекратите! — в ярости оборвала братьев Грета. — Что за сплетни? Нет мне дела до зайцев. Впереди туннель вполне мог обвалиться, да и сзади — не обрушится ли? Попридержите языки.
Но замечание помогло ненадолго. Бриан сначала нёс Густава, но через сотню шагов дал ему хорошего пинка и пьянчуга заковылял сам, затянув песню[1]. От неё с потолка падали пауки и ползли за шиворот.
— Устав в главе восемнадцатой предписывает хранить молчание после Повечерия, — заметила Грета, шедшая первой. За ней семенил отец Антонио. — Заткните кто-нибудь брата Густава ради спасения его души!
— Он не виноват, что в замке не найдёшь нормальной закуски, — возразил Фед. — А на закуску лучше всего сало. Моя мамочка делала так: топила смалец, прибавляла к нему розмарин, мелко-мелко резала укропчик, да макнуть туда солёный огурец…
— Нет, я с яблоком люблю, — перебил Одо. — А ещё взять такой огромный ломоть ветчины, на хлеб его, только лепёшку надо чтоб прям из печи, хрустящую, в подсолнечных зёрнышках…
— Уже почти пятница, пост. — Тон Греты окунал в прорубь и придавливал сверху кованым сапогом. — О каком сале вы, братья? Только «Отче наш», прочтённый девятикратно, очистит греховные помыслы.
— Да, именно! — Отец Антонио встал, как на грабли наткнулся, словно его озарил свет истины. Остальные врезались ему в спину. — Смалец едят с луком, без лука — всё насмарку.
Грета не стала приводить строки из Устава о воздержании, не стала цитировать Пророка Исайю. Она отметила в себе ярость и желание съездить в рожу хохочущему брату Одо. Это грех гордыни. Следует сечь спину бичом не менее пятнадцати раз после вечерней молитвы.
Она поёжилась — раны от палок, которые прописал Конрад, только-только зарубцевались. Но послушание есть послушание, и бич не залежится. Если, конечно, удастся вернуться в замок.
Прогрызенный пекарями коридор вышел в другой, пошире. Его стены обложили кирпичом, пол промазали глиной — видимо, этот туннель строили вместе с башнями. Судя по плану, который прочно сидел в памяти, сейчас нужно свернуть направо. Грета подняла факел повыше: слева виднелась куча обломков. Возле завала что-то блеснуло.
— О, чур моё! — Фед кинулся туда.
Он сцапал с пола золотой обруч, поднёс факел и принялся рассматривать, остальные сгрудились вокруг. Обруч казался массивным и состоял из плоских пластин, нанизанных внахлёст, как чешуйки.
— Ливониская гьривна, — определил Поль. — В ней униций восемь! Мон шер, тонько сработано: одна к одной плястинки, иглю не виставишь.
— Брось! — Грета отпрянула с презрением. — Брату Ордена ни к чему золото, особенно языческое. На месте замка раньше капище было, здесь кланялись поганым богам!
— Ну нет, в Данциге у меня намечаются большие траты! — Фед улыбнулся довольно и запихнул находку за пазуху. — Девочки любят подарки.
Остальные начали обшаривать все углы, переворачивать битые кирпичи.
— Пойдёмте! — взывала к ним Грета. — Чувствуете, как трудно дышать? Мало воздуха, а у нас огонь. Надо выбираться скорее!
Больше никто ничего не нашёл, и братья двинулись вниз по туннелю. Одо выспрашивал Феда, какие такие расходы ему предстоят, и подсчитывал, сколько шлюх можно нанять, продав одну пластинку от гривны.
— Послушайте, — взмолилась Грета, — вы же рыцари Марии, вы Воины Христовы! Вспомните о целомудрии!
Коротышка посмотрел на неё неопределённо, как будто потерял нить рассуждений. Потом обрадовался, вспомнил:
— А за два шиллинга она нарядится монашкой и отпустит вам все грехи. Все-все, досуха, — заверил он под дружный гогот.
Уши Греты снова заполыхали. Число вечерних ударов бичом превысило полсотни.
Вдруг Фед завопил, начал колотить себя в грудь. С него стащили рясу и кольчужную рубашку, расстегнули куртку. Справа на груди сочилось кровью отверстие, будто от штыка, только полукруглое.
— Где моя гривна? — взревел Фед, отпихнул отца Антонио с повязкой и принялся перетряхивать свои вещи. Золото пропало. Он бросился с кулаками на Одо, известного воришку, Поль вступился. Густав был рад подраться, и уже вскипала потасовка, но выручил Бриан. Его мощная фигура вклинилась между братьями, как ядро в стаю голубей, и разом их раскидала.
С помощью молодого рыцаря Грета кое-как успокоила отряд и заставила-таки читать «Отче наш», после чего повела дальше. Через десяток шагов ход упёрся в огромный чёрный валун, который словно в печи оплавили.
Древние строители туннеля пытались пробить глыбу, но она оказалась слишком твёрдой. На месте скола виднелся отпечаток мокрицы величиной с ладонь. Тут коридор сворачивал, огибая неожиданное препятствие, потом снова пошёл на северо-запад.
— Братья, вы когда-нибудь видели, чтобы Генрих чесался? — задумался Одо, просовывая руку себе под кольчугу. — Генрих, тебя вши вообще не берут?
— Месье, они бояться подихватить занюдство. — Поль сложил губки бантиком и начал повелительно водить пальцем.
— Нет, его кусают, а он терпит, как святой Макарий, которого комары загрызли, — решил Одо. — Когда умрёт, Генриха порежут на мелкие кусочки и растащат по всем христианским городам, чтобы лечить понос.
— О, дай-ка ухо, мине для ляданки! — пристал Поль.
— Чур мне ножку! — выкрикнул Густав и тыкнул кинжалом «святому» пониже спины.
Грета отпрянула в сторону, заломила руку с клинком и нацелила его пьянчуге в глаз.
— Ну, Генрих. — Бриан похлопал её по плечу. — Парни шутят, чего ты.
От смуглого лица исходило что-то доброе, как тепло от очага.
Грета опустила кинжал. Кивнув, двинулась вперёд.
Сто ударов.
Стоп. Их только шестеро вместе с отцом Антонио, куда подевался Фед? И… какой странный звук!
Тип-тип-тип. Сзади слышался тихий скрип и мелкое тиканье, как будто сверчок.
Отряд остановился. Вернулись на сотню шагов, широко поводя факелами. Одо обнажил меч и сразу схлопотал кличку «барсук с морковкой наперевес».
Тип. Тип. Что это? Там, близко, за поворотом. Обогнули оплавленную глыбу…
От увиденного даже Густав протрезвел.
Брат Фед ел камни. Стоял у булыжника, подбирал осколок и пихал себе в рот, словно сдобный крендель. Зубы его скрипели и крошились, глаза бездумно смотрели перед собой. Тип-тип-тип — падали песчинки, скатываясь по бороде на живот.
— Са ва бьен, брать Федь? — спросил Поль как-то слишком вежливо. — Ти… Ти как себя чувишвуешь? Э… Зубов не жалько?
— Розыгрыш, да? — Одо недоверчиво скривился. — Пойдём уже, хочется наружу поскорей.
Отец Антонио на всякий случай осенил Феда со всех сторон крёстным знамением, приложил ко лбу распятие. Пробовал заставить помолиться, но тот упрямо продолжал жевать, хотя за остальными побрёл.
По стенам сочилась влага, капли падали с каменных сосулек, которые связками торчали над головой. Сапоги хлюпали в
