Ознакомительная версия. Доступно 6 страниц из 28
Загрей скрестил руки. В наступившей тишине казалось, что дождь припустил еще сильнее; разбухшие тучи уже окончательно сомкнулись в одну непроницаемую пелену. В комнате стало еще темнее, словно небеса и в нее влили определенную долю мрака и тишины.
– У каждого тела – тот идеал, которого оно заслуживает, – заговорил хозяин дома. – Чтобы выдержать идеал камня, так сказать, нужно обладать телом полубога.
– Верно, – промолвил слегка удивленный Мерсо, – но не стоит преувеличивать. Я много времени уделил спортивным занятиям, вот и все. Да к тому же способен далеко зайти в сластолюбии.
Загрей задумался.
– Что ж, – проронил он наконец, – тем лучше для вас. Осознавать пределы своих телесных возможностей – в этом и состоит подлинная психология. Впрочем, это неважно. У нас нет времени, чтобы быть самими собой. Его хватает лишь на то, чтобы быть счастливыми. А не хотите ли вы, кстати, пояснить мне свою мысль об обезличивании?
– Нет, не хочу, – отрезал Мерсо и умолк.
Загрей хлебнул чая и отставил почти полную чашку. Он пил очень мало, чтобы мочеиспускание происходило не чаще раза в день. Силой воли ему почти удавалось свести к минимуму унижения, которые приносил ему каждый день. «Дело не в экономии. Это рекорд, такой же, как и другие», – признался он однажды Мерсо. Несколько капель дождя попало в камин. Пламя зашипело. Погода испортилась не на шутку, дождь нещадно хлестал по окнам. Где-то хлопнула дверь. По дороге, как сверкающие крысы, пробирались автомобили. Один из них долго сигналил, и этот гулкий и мрачный звук еще сильнее раздвинул влажное пространство мира, так что, когда он смолк, само воспоминание о нем стало для Мерсо составляющей того молчания, того отчаяния, которые он только и получал с небес.
– Прошу прощения, Загрей, но я давно уже не касался некоторых вещей. Так что и не знаю, как сказать. Когда я взираю на свою жизнь и ее потаенную подкладку, то испытываю такое ощущение, будто внутри меня дрожат слезы. Как на этом небе. Там одновременно и дождь, и солнце, и полдень, и полночь. Загрей! Я думаю о тех устах, которые целовал, о бедном ребенке, которым был, о безумии жизни и честолюбия, которое овладевает мной порой. Я – все это одновременно. Уверен, в иные минуты вы меня и вовсе не узнали бы. Непомерно переживаю горе, чрезмерно ощущаю счастье… Не знаю, как сказать.
– Словом, одновременно играете на нескольких досках? – подсказал ему хозяин дома.
– Да, но не как любитель, – на этот раз запальчиво ответил Мерсо. – Всякий раз, как я думаю об этом шествии во мне то горести, то радости, мне ясно, еще как ясно, что партия, которую я разыгрываю, самая серьезная, самая захватывающая из всех.
Загрей улыбался.
– Значит, у вас есть какое-то занятие, так сказать, дело всей жизни?
– Я должен правильно распорядиться своей жизнью, – бросил Мерсо. – Моя работа, эти восемь часов, которые другим не в тягость, служат мне помехой. – Он замолчал и зажег сигарету, которую до того крутил в руках. – И все же, – продолжил он, еще не погасив спичку, – будь у меня достаточно силы и терпения… – Мерсо дунул на спичку и раздавил ее обгоревший кончик о тыльную сторону левой кисти. – Я знаю, до какой жизненной ступени мог бы добраться. Я бы не стал превращать свою жизнь в эксперимент. Я бы позволил ей произвести эксперимент со мной… Да, знаю, какая страсть наполнила бы меня со всей своей силой. Прежде я был слишком молод. Держался середины. Ныне я понял, что действовать, любить, страдать – это и есть жить по-настоящему, но жить в той мере, в которой ты прозрачен для судьбы и принимаешь ее, свою судьбу, как неповторимый, только твой отсвет, исходящий от радуги радостей и страстей, которая одна и та же для всех.
– Да, но вы не можете так жить, продолжая ходить на службу… – заметил Загрей.
– Верно, не могу, оттого что я нахожусь в состоянии бунта, а это дурно.
Загрей промолчал. Дождь кончился, но на смену тучам пришла ночь, и комната почти полностью погрузилась во тьму. Только огонь освещал лица калеки и его гостя. Загрей, выдержав долгую паузу, заговорил снова: «Много горя ждет тех, кто вас любит…», но тут же осекся, потому как Мерсо буквально подскочил от этих слов.
– Любовь, которую ко мне испытывают, ни к чему меня не обязывает, – донеслось из темноты.
– Это верно, – продолжал Загрей, – я просто констатирую. Однажды вы останетесь один, только и всего. Но сядьте и выслушайте меня. То, что я услышал от вас, меня поразило. Особенно одна вещь, потому как она подтверждает все то, чему научил меня мой жизненный опыт. Я вас очень люблю, Мерсо. За ваше тело. Это оно научило вас всему. Думаю, сегодня я могу открыто говорить с вами.
Мерсо медленно сел, его лицо попало в круг красноватых отблесков от догорающих поленьев. Внезапно возникло ощущение, что в оконном прямоугольнике за шелковыми занавесками открылся некий коридор, ведущий в ночь. За стеклами и впрямь что-то изменилось, словно напряжение, до сих пор царившее там, спало. Молочный свет проник в комнату, Патрис узнал на ироничных устах Бодхисаттвы и на узорных медных изделиях знакомое неуловимое сияние звездных лунных ночей, которые так любил. Было похоже, что ночь растеряла всю свою подкладку из туч и засияла присущим ей спокойным блеском. Автомобили медленней катили по дороге. В глубине долины внезапно раскричались птицы, готовясь ко сну. Перед домом слышались чьи-то шаги, в этой ночи, разлитой по миру, словно молоко, звуки казались более протяжными и ясными. Между красноватыми языками пламени, трепетом пробуждающегося утра и тайной жизнью обычных вещей завязывались неуловимые поэтические связи, готовящие Мерсо к тому, чтобы другое сердце с любовью излилось ему. Он чуть откинулся на кресле и выслушал необычную историю жизни Загрея, не сводя глаз с неба.
– Я уверен, – начал тот, – что невозможно быть счастливым без денег. Только так. Я не сторонник ни легких решений, ни романтического подхода к жизни. Мне по душе самому во все войти и разобраться. Так вот, я подметил у некоторых представителей элиты некий духовный снобизм, который заключается в том, чтобы думать, будто деньги не являются необходимым условием счастья. Это глупо, ложно и в известной мере подло. Видите ли, Мерсо, для человека, родившегося в приличной семье, быть счастливым не сложно. Достаточно идти проложенным до тебя путем, но не со стремлением к самоотречению, характерным для стольких людей, несправедливо почитаемых великими, а со стремлением к счастью. Однако вот в чем штука: чтобы быть счастливым, требуется время. Много времени. Счастье, оно ведь сродни долготерпению. Мы чаще всего тратим свою жизнь на зарабатывание денег, а надо бы наоборот – с помощью денег зарабатывать, то есть высвобождать для себя время. Это единственная задача, которая интересовала меня. Точно и четко поставленная.
Загрей замолчал, закрыл глаза. Мерсо упорно смотрел на небо. В какой-то момент стали более различимы уличные шумы вперемешку со звуками, стекающимися к дому со всей округи.
– О! Мне хорошо известно, что большинство богатых людей не имеют никакого понятия о счастье, – неспешно продолжил Загрей. – Но вопрос не в этом. Иметь деньги означает иметь время. Это мой главный посыл. Время покупается. Все покупается. Быть или стать богатым означает иметь время, чтобы быть счастливым, когда ты этого достоин. – Он посмотрел на Патриса. – В двадцать пять лет, Мерсо, я уже знал, что всякий индивид, чувствующий, что такое счастье, наделенный волей к нему и потребностью в нем, имеет право быть богатым. Потребность в счастье уже тогда казалась мне тем, что есть наиболее благородного в сердце человека. На мой взгляд, все ею оправдывается. Достаточно обладать чистым сердцем.
Ознакомительная версия. Доступно 6 страниц из 28
