Ознакомительная версия. Доступно 13 страниц из 63
Когда поездка Ксавье подходила к концу, он душой по-прежнему пребывал где-то вдали от дома, и его одолевали заботы. И всякий раз меня преследовал один и тот же вопрос: не стало ли это путешествие лишним? Тем, из которого он уже не возвратится? Останется мыслями там? Не покажется ли ему жизнь, которую мы ведем, пресной? Всегда, когда после окончания своей миссии он приезжал к нам, его оглушал физический и моральный диссонанс. Помимо центра защиты животных он работал также в диспансере и в школе деревни, где жил. Поэтому неудивительно, что, оказавшись в своем большом доме с женой-галеристкой и с красивыми, здоровыми и ни в чем не нуждающимися детьми, Ксавье неизбежно испытывал трудности с совмещением в сознании двух вселенных. В течение нескольких дней он переживал молчаливый внутренний протест, который был очевиден только мне. Это, к счастью, длилось недолго, поскольку муж умел возводить перегородки и поддерживать равновесие между выполнением своего долга там и нашей жизнью здесь.
— Как сегодня было в клинике? — спросила я, чтобы вернуть его в реальность, а также потому, что меня это заботило.
Ведь я была накрепко привязана к этому месту нашей первой встречи и первой ночи любви. И не только. Мы прожили там несколько лет, вплоть до рождения Титуана. С его появлением семья разрослась, и пришлось бы раздвигать стены, если бы мы захотели остаться в клинике. Да и мне было не совсем комфортно: изводил непрерывный лай собак и скулеж бездомных животных, которых регулярно подбирал Ксавье. Я подозревала, что перемен жаждал и он, в противном случае мой муж и носа не высунул бы из своей ветлечебницы, даже по воскресеньям.
— Мой подменщик оставил дикий бардак! Придется попотеть, чтобы привести все в порядок и восстановить нормальные условия работы, потому что он все делал как попало!
Да, в ближайшие дни Ксавье будет редко радовать нас своим присутствием. Заметив, что он зевает, едва не вывихивая челюсть, я предостерегла его:
— Будь все же осторожен для начала, не хватайся за дело слишком рьяно, адаптируйся постепенно.
Он состроил скептическую гримасу, как если бы мое беспокойство было смешным и нелепым.
Глава третья
Жизнь вошла в привычную колею. Я носилась, как сумасшедшая, чтобы все успеть, — давно не устраивала вернисаж, отвыкла. В последние годы я утратила драйв и находила тысячи оправданий, чтобы отложить на потом очередное дело или отменить нужную встречу. Я потеряла хватку и часть уверенности в себе. Не говоря о том, что в течение дня я почти не пересекалась с Ксавье и детьми и мне их очень не хватало. В первую очередь мужа и его поддержки, которую я особенно ждала после его долгого отсутствия. А ведь это было мне не в новинку. Как я пожаловалась Кармен, организуя мероприятие для Идриса, я упустила тот факт, что оно совпадет с приездом Ксавье. Вообще-то это не так уж страшно, неустанно повторяла я себе, мы наверстаем упущенное позже. В этом году у него добавилось проблем в клинике, расписание было перегружено. Когда мы встречались по вечерам, на его лице были написаны усталость и озабоченность. Мне это не нравилось. Не только его пациенты, но и я нуждалась в нем. О чем он не догадывался…
Суббота, до вернисажа оставалось пять дней. Неправильно, конечно, закрывать галерею в субботу, но сегодняшняя суббота была особой — Идрис только что принес несколько своих полотен, — и я опустила жалюзи сразу после обеда. Картины в большинстве своем были огромными: Идрис нуждался в большой площади, в пустынности полотна, чтобы, нанося гуашь, выражать себя размашистыми мазками кисти, ладоней или пальцев. Ближайшие несколько часов мы должны были провести, прикидывая, как развесим работы, и продумывая дизайн выставочного пространства. Я любила эти минуты наедине с художником, когда я еще была единственной, кто видел его произведения и наблюдал за первым расставанием автора со своим детищем. Это всегда необыкновенно волнующе. Кто-то проживал такие моменты молча, почти отрешенно, кто-то выплескивал избыток эмоций, приходя в возбуждение, что иногда было трудно вынести. К моему крайнему удивлению, у Идриса все прошло спокойно, без признаков паники. Он даже вел себя достаточно активно, тогда как я побаивалась, как бы он не самоустранился, окаменев от маячившего перед ним вызова и давления, которое он сам на себя оказывал. Но все вышло наоборот, Идрис без колебаний возражал мне, если считал нужным. Он даже не сообразил, что я постепенно отошла в сторону, предоставив ему возможность действовать самому и только наблюдая за ним. Я была довольна, что он дает себе волю, распрямляет спину, обретает веру в себя. Идрис вел нескончаемый диалог с собой, а может, и со своими работами. Они защищали его от страхов и сомнений, и его творчество составляло единое целое с ним. И это было очень красиво. Внутренний голос нашептывал мне, что не стоит слишком привязываться ни к нему, ни к его живописи, что в ближайшее время его откроет галерист или арт-дилер получше меня или по крайней мере имеющий больший, чем я, вес, возьмет под свое крыло и вознесет на вершины Олимпа. Мне же останутся удовлетворение и гордость за то, что именно я подставила ему плечо и помогла сделать первый шаг. Такое уже случалось, и не раз. Папа постоянно предостерегал меня: Ава, дорогая моя, не привязывайся к художникам, они нам не принадлежат, и ты должна научиться отпускать их.
— Ава? Все в порядке?
Я подняла голову, усталость делала печальные догадки особенно болезненными…
— Да, конечно! А что?
Он махнул рукой, указывая мне на пространство экспозиции.
— Как тебе?
Я прошлась по своим владениям, оккупированным Идрисом. Результат впечатлял. Однако кое-что озадачило меня, а именно: пустой мольберт. Я обернулась к Идрису, который расплылся в широкой улыбке, у него был вид мастера, знающего себе цену, его как будто что-то забавляло, а такое с ним случалось крайне редко и потому привлекло мое изумленное внимание.
— В чем дело?
— Я хотел бы, чтобы ты посмотрела еще одну вещь… Я последовал твоему совету и написал картину. Мне бы услышать твое мнение… узнать, захочешь ли ты выставить ее вместе с остальными.
— Ты разбудил мое любопытство! — У меня загорелись глаза.
В его взгляде я прочла и ожидание, и опасение, но еще и искреннее удовольствие.
— Поставь ее и скажи, когда будешь готов.
Я отошла к витрине и приготовилась ждать. Следя за оживленной в субботний полдень улицей, я отчетливо слышала, как он подходит к пустому мольберту, как тихонько шуршит полотно по деревянным планкам. Я догадывалась, что Идрис отступил на пару шагов, чтобы придирчиво проверить каждую деталь своего произведения.
— Теперь можешь подойти.
Я втянула побольше воздуха и повернулась. Его крупная фигура скрывала от меня значительную часть картины. Я медленно приблизилась к ним обоим и встала справа от него. Эстетическое потрясение соответствовало моему предвкушению. Идрис отказался от привычных холодных цветов в пользу теплых, линии стали более плавными. Это была самая прекрасная его картина, лучшее выражение его таланта и душевного состояния. В ней сквозили и ярость, и нежность. Он впервые открыто проявил свою внутреннюю противоречивость и создал нечто вроде аллегории страсти, любви и ненависти, перемешанных в едином мазке кисти. Матовая бархатистость гуаши потрясала. Я приблизилась, побуждаемая сильным желанием дотронуться до поверхности, как делаешь, когда хочешь погладить любимого человека, почувствовать под пальцами его кожу, но все-таки удержалась. Спиной я ощущала нетерпение Идриса, его неуверенность в моей реакции, тогда как сама я едва сдерживала слезы.
Ознакомительная версия. Доступно 13 страниц из 63
