Книга Похитители снов - Мэгги Стивотер

Ночью, на Монмутской фабрике, Ронан проснулся. Он покинул сон, как моряк покидает судно, налетевшее на скалы – без оглядки, торопливо, как можно быстрее, изготовившись к удару о воду.

Ронану приснилось, что он поехал домой. Дорога до Амбаров извивалась, как нить накаливания в лампочке – сплошь спиралеобразные повороты и головокружительные подъемы среди вздыбленной земли. Это были не укрощенные горы и холмы той местности, где жили родители Ганси. Восточные холмы Сингерс-Фоллз представляли собой торопливые зеленые складки местности, внезапные пригорки, небрежные следы топора в заваленных камнями лесах. От холмов поднимался туман, в них садились облака. Ночь, спускавшаяся на Амбары, была на несколько оттенков темнее, чем в Генриетте.

Ронану снилась эта дорога снова и снова, чаще, чем он ездил по ней в реальности. Угольно-черное шоссе, старый дом, внезапно возникающий из темноты, одинокий вечный свет в комнате его молчаливой матери. Однако во сне он никогда не доезжал до дома.

И на сей раз тоже. Но Ронан увидел нечто, что захотел забрать с собой.

Лежа в постели, он с трудом задвигался. Сразу после пробуждения – после возвращения из сна – его тело не принадлежало никому. Он смотрел на него сверху, как плакальщик на похоронах. Утренний Ронан был вовсе не таким, каким он ощущал себя изнутри. Всё, что не натыкалось на острие жестокой улыбки этого спящего юноши, запутывалось среди безжалостных крючков татуировки, затягивалось под кожу и тонуло.

Иногда Ронан думал, что вот так и попадет в ловушку, оставшись плавать вне собственного тела.

В бодрствующем состоянии Ронану не позволялось ездить в Амбары. Когда Ниалл Линч умер – точнее, не умер, а его убили, забили насмерть монтировкой, которая лежала рядом с ним, когда Ронан его обнаружил, испачканная кровью, мозгами, большей частью лица – лица, которое было живым, возможно, всего час или два назад, пока Ронан спал неподалеку, спал крепким ночным сном, о чем с тех пор ему оставалось только мечтать… так вот, когда Ниалл Линч умер, адвокат объяснил сыновьям нюансы отцовского завещания. Братья Линч получили огромное наследство, но стали бездомными. Все деньги переходили к ним – при одном условии: им воспрещалось ступать на свою землю. Они не имели права прикасаться к чему бы то ни было в доме.

Включая собственную мать.

«Надо оспорить завещание в суде, – заявил Ронан. – Мы должны побороться».

Диклан ответил: «Неважно. Мать без него – ничто. Мы вполне можем уехать».

«Надо бороться!» – настаивал Ронан.

Но Диклан уже отвернулся.

«Она бороться не станет».

Ронан наконец сумел пошевелить пальцами. Тело вновь принадлежало ему. Он ощутил прохладную деревянную поверхность коробки в руках и неизменное присутствие кожаных шнурков, скользивших по запястьям. Нащупал впадины и подъемы букв, вырезанных на коробке. Щели ящичков и очертания прочих подвижных частей. Пульс у Ронана участился – это был восторг творца. Всеобъемлющий восторг создания чего-то из ничего. Не так-то просто вынести нечто из сна.

И не так-то просто вынести из сна только что-то одно.

Принести хотя бы карандаш было маленьким чудом. Тем более извлечь что-нибудь из собственных кошмаров. Никто, кроме Ронана, не знал, какие ужасы населяли его подсознание. Страхи, демоны, завоеватели, звери.

Это был его самый опасный секрет.

В нем бурлила ночь. Ронан обвился вокруг коробки, пытаясь ухватиться за собственные мысли. Он начал слегка дрожать – а потом вспомнил слова Ганси: «Ты невероятное существо».

«Существо» – это слово ему подходило.

«Блин, что я такое?»

Может, Ганси не спал?

Ронан и Ганси оба страдали от бессонницы, хотя боролись с ней по-разному. Если Ронан не мог – или не хотел – заснуть, он слушал музыку, пил или отправлялся на улицу в поисках какой-нибудь автомобильной неприятности. Иногда то, другое и третье одновременно. Когда Ганси не спалось, он листал хрустящую тетрадь, в которую записывал всё, что относилось к Глендауэру, а если был слишком утомлен, чтобы читать, то с помощью коробки от хлопьев и тюбика краски добавлял очередное строение к миниатюрной модели Генриетты, которую он возвел в комнате. Методы одного совершенно не помогали заснуть другому. Но иногда приятно знать, что ты – не единственный, кто бодрствует.

Ронан вышел из комнаты, держа Бензопилу на сгибе руки. Разумеется, Ганси сидел, скрестив ноги, на Главной улице и неспешно помахивал свежепокрашенным куском картона перед единственным оконным кондиционером. Ночью Ганси казался особенно маленьким, ну или помещение казалось особенно большим. Освещенный только маленькой лампой, которая стояла на полу рядом с тетрадью, зал устремлялся ввысь, как волшебная пещера, полная книг, карт и трехногих наблюдательных приборов. За сотнями стекол лежала плоская и черная ночь, так что особой разницы между окном и стеной не было.

Ронан поставил деревянную коробку, которая ему приснилась, рядом с Ганси и отступил в другой конец крошечной улицы.

Ганси выглядел старомодно и педантично в своих ночных очках в тонкой металлической оправе, соскальзывавших с носа. Он перевел взгляд с Ронана на коробку, затем обратно – и ничего не сказал. Но все-таки вынул один наушник и продолжил наносить клей на миниатюрный шов.

Хрустнув шеей, Ронан спустил Бензопилу на пол и позволил ей развлекаться самой. Она тут же перевернула мусорную корзинку и начала исследовать содержимое. Это оказался шумный процесс. Она шуршала бумагами, как секретарь за работой.

Сценарий был знакомый, обветшавший от времени. Они прожили вместе на Монмутской фабрике почти всё то время, что Ганси провел в Генриетте – уже около двух лет. Конечно, строение не выглядело так с самого начала. Это была всего лишь одна из многочисленных заброшенных фабрик и складов, которые стояли в окрестностях города. Их почему-то не сносили, просто покидали. Монмутскую фабрику постигла такая же судьба.

Но затем в Генриетту приехал Ганси, со своими безумными мечтами и нелепым «Камаро» – и купил здание за наличные деньги. Никто даже не заметил этого, хотя люди ездили и ходили мимо каждый день. Фабрика по пояс заросла плевелами и колючкой, а Ганси спас ее.