– Братья и сестры, – звучал в динамике глуховатый голос Молотова. – Сегодня, в четыре часа утра, без объявления каких либо претензий… Наши пограничники в тяжелых боях отбивают атаки фашистских захватчиков…
Тарасов посмотрел по сторонам, стараясь отыскать в этой застывшей толпе парторга цеха. Он почему-то вдруг захотел посмотреть ему в лицо, ведь именно он уверял всех рабочих их цеха, что немцы наши друзья и никогда не нападут на нашу родину. Однако сколько он не всматривался в лица людей, парторга он так и не увидел.
«Интересно, где он? – подумал Александр. – Почему его не видно. Пусть он сейчас выступит перед рабочими и признается в том, что был неправ. Ведь это он сообщил, наверное, в НКВД о Харитонове, который вступил с ним в спор, доказывая, что нацисты рано или поздно развяжут войну с СССР».
Вдруг в толпе рабочих, словно волна, стало расти возбуждение, послышались выкрики, что необходимо встать на защиту Родины. Александр, расталкивая собравшихся локтями, попытался выбраться из толпы, однако люди стояли так плотно, что ему этого сделать не удалось. Оставив эти попытки, он повернулся лицом к трибуне. На нее медленно поднялся первый секретарь райкома партии. Он говорил долго и страстно, помогая себе жестикуляцией рук. О чем он говорил, Тарасов слышал плохо, так как его речь часто тонула в воинствующих криках людей. Настроение у всех собравшихся на митинг в какой-то момент резко изменилось. Чувства страха и растерянности, изначально охватившие людей, исчезли. Многие из стоявших рядом с ним мужчин и женщин были убеждены, что война продлится недолго, да и бои будут вестись только на территории врага, а иначе и быть не должно, так об этом всегда говорил товарищ Сталин. Снова заговорил молчавший динамик. Стало тихо, лишь иногда раздавались женские причитания и всхлипы. Немецкие самолеты бомбили Минск и Смоленск, а там у некоторых жили родственники.
– Тарасов! Может, скажешь пару слов. Ты у нас человек уважаемый, участник финской компании, – неожиданно обратился к нему секретарь парткома фабрики. – Скажи, подбодри людей, ведь им сейчас так нужны добрые слова.
Толпа расступилась, и Тарасов, слегка покраснев от волнения, направился к трибуне. Он быстро вбежал по ступенькам и оказался над головами, стоявших у трибуны рабочих. Он слегка откашлялся и посмотрел на людей. Многие из них, по всей вероятности, ждали от него, простого рабочего их фабрики, слов, которые помогли бы снять напряженность, что буквально висела над их головами.
– Товарищи! Друзья! Вот и пришло время, чтобы каждый из нас смог доказать не на словах, а на деле, как нам дорога наша Родина. Враги считают, что мы слабы, что мы не сможем оказать им достойного отпора, а иначе они не рискнули бы развязать эту войну.
Александр сделал небольшую паузу, чтобы перевести дух. Люди, молча, слушали его. Ни одной реплики, ни одного слова из толпы.
– Вы все, стоящие здесь, хорошо знаете меня. Я в девять лет пришел на фабрику. Кем я только здесь не работал, один Бог знает. Только благодаря Советской власти я окончил школу и выучился на электрика. Так неужели я, товарищи, брошу свою Родину, отдам ее на растерзание врагам?! Мы обязательно победим! Победа будет за нами!
– Ура, ура! – закричала возбужденная его речью толпа.
К Тарасову подошел секретарь райкома партии и пожал руку. Александр отошел в сторону, освобождая место другому выступающему рабочему. Начальник районного военного комиссариата громко сообщил, что уже формируются отряды добровольцев, и предложил записываться. Все происходящее здесь на площади казалось Тарасову каким-то страшным сном, который вот-вот должен был закончиться. И снова наступит нормальный день, и он отправится к себе домой, где его ждут жена и трое малолетних детей. Однако сон почему-то не заканчивался. Со всех сторон доносились выкрики возбужденных людей, сыпались проклятия на головы фашистов. Впервые за последние два года он услышал из уст первого секретаря райкома партии слова «фашизм, нацизм», которые после пресловутого «Пакта о ненападении и дружбе» между СССР и Германией были вычеркнуты из лексикона и публикаций в прессе.
После окончания митинга Тарасов направился домой. Улицы Адмиралтейской Слободы, несмотря на воскресный день, были пусты. Многие продуктовые магазины оказались закрытыми, а в других – стояли огромные очереди, сметающие абсолютно все с прилавков. Бросив недокуренную папиросу, он вошел в подъезд своего дома. Немного помедлив, он открыл входную дверь и вошел в прихожую. Первое, что ему бросилось в глаза, было лицо жены, которая сидела за столом в окружении детей. Глаза ее были красными от слез. На столе лежал небольшой листочек бумаги. Александр сразу все понял, это была повестка из военкомата.
***
25 июня 1941 года. Казань. Первые Горки. Военный лагерь. Несмотря на близость к городу, приказом начальника сборного пункта, было категорически запрещено покидать его пределы, за нарушение приказа – военный трибунал. Все были на жестком казарменном положении. Вечером перед отправкой на вокзал состоялся митинг. Секретарь Кировского райкома партии, который выступал на фабрике, снова с большим подъемом говорил о вероломстве фашистов. Солдаты стояли под жарким солнцем, вслушиваясь в его слова. Он говорил долго, и Тарасову показалось, что этот человек, одетый в белую рубашку, просто наслаждался своей речью. Гимнастерки на спинах красноармейцев постепенно темнели от пота.
Неожиданно для всех из строя вышел офицер и, словно не замечая выступающего секретаря райкома партии, пересек плац, на котором, застыв в строю, стояли шеренги красноармейцев. Не обращая внимания на крики начальника сборного пункта, он скрылся в одной из палаток. Строй, словно окаменел от неожиданности, выступающий замолчал и посмотрел на начальника сборного пункта.
– В чем дело, подполковник? Почему ваш подчиненный самовольно оставил строй. Разберитесь с ним. Об этом поступке я обязательно доложу командованию, – произнес секретарь райкома и сошел с трибуны.
Послышалась команда разойтись, и бойцы, утомленные солнцем и речью, радостно побежали к своим палаткам. Поступок офицера многие посчитали бестактностью, за которую он должен был получить дисциплинарное взыскание. Однако все офицеры и солдаты отлично понимали, что страшнее отправки на фронт взыскания нет. Его поступок объяснили тем, что ему стало плохо. Как потом стало известно Тарасову, это был, как и он, участник советско-финской войны. Он, наверное, был единственным из офицеров, кто хорошо знал, что быстрой и легкой победы не будет, что из всех стоявших в этот момент в строю солдат мало кто доживет до победы.
Вечером их всех построили на плацу. Последовала команда, и строй солдат ровными колоннами направился на железнодорожный вокзал. Здание и площадь перед вокзалом были забиты народом. Где-то звучала гармошка, и нестройные голоса тянули песню «По долинам и по взгорьям». Однако песня неожиданно прекратилась. Через минуту-другую, словно по команде, площадь утонула в криках женщин и детей.
Командир роты не разрешил мужчинам покидать строй, и поэтому каждый боец искал глазами: кто – мать, кто – жену, кто – невесту и, найдя их среди сотен лиц, старался каким-то образом привлечь к себе внимание. Тарасову удалось довольно быстро отыскать глазами жену.
