— За твою хорошенькую головку предложили большую сумму. А раз обратились ко мне — лучшему в этих краях — то я сразу понял, что речь идет не о неверной жене или обманутой злой любовнице. Сказал, что должен сам все разнюхать и потому устроил нашу встречу. Ты была такой милой в том уродливой дешевом платье. Еще бы «Стослов»[1] в руки и фигурку Матери[2] — и вылитая послушница. Я чуть слюной не захлебнулся, пока фантазировал, что у тебя под одеждой.
Грим срывается с места раньше, чем я успеваю его остановить. Я почти уверена, что молниеносное движение, которое с трудом могу различить, выбьет из-под шута стул, но Блайт ловко отскакивает в сторону, делает незаметный шаг, уходя от еще одного удара, поворот, игнорируя третий. Грим не пускает в ход свои смертоносные кинжалы, но кулаки и ребра его ладоней — не менее опасное оружие. Но я с ужасом и восхищением наблюдаю за тем, как эти двое, лавируя между мебелью, танцуют странный танец, в котором один догоняет, а другой — убегает, и все это — на расстоянии в полшага друг от друга.
— Хватит! — Луплю ладонью по столу — и в голове раздается неодобрительно кряхтение моего незваного Мастера. Надо же, проснулся! На всякий случай посылаю выразительные образы того, что сейчас я меньше всего настроена на препирательства и споры.
«Танцоры» замирают и расходятся в разные стороны, поглядывая друг на друга: Грим — со злостью и раздражением, Блайт — с вызовом. На моей памяти — это впервые, когда ни один удар верного стража не достиг цели, и это пугает. Потому что — теперь всем это понятно — если бы Блайт захотел прирезать меня, словно праздничного гуся, мои вздохи можно было бы пересчитать по пальцам.
— Небольшая демонстрация, сладенькая. — Фигляр откланивается в пояс. Триединые, у него даже дыхание не сбилось, а ведь они тут метались, словно тень от пламени свечи на сквозняке.
Не хочется в этом признаваться, но он мне нравится. Дерзкий, самоуверенный хам и хвастун, но знает себе цену и умеет заинтересовать. Продает себя по самой высокой цене, прекрасно зная, что стоит каждой монеты. А еще он умеет вынюхивать и высматривать, и знает этот город лучше меня.
Но все достоинства легко перечеркиваются одним единственным недостатком — я не могу ему доверять. Грим предан мне безоговорочно, за меня он, не моргнув глазом, спустится в Мир теней или взойдет на костер, он не вступит в сговор с врагом. Рядом с ним я могу спать без опаски за свою жизнь, могу рассказать обо всем, не опасаясь огласки.
А Блайт навсегда останется лишь торговцем собственным телом, человеком, который переметнется к любому, кто согласиться заплатить больше. И единственный способ держать головореза на поводке — прикармливать золотом постоянно, даже если от этого его аппетиты станут непомерными. Пусть в никуда.
— Я не буду тебя торопить, сладенькая, — нарушает тишину Блайт. — Проведешь меня?
Я хочу сказать «нет» (на самом деле хочу предложить ему поцеловать ослиную задницу, но это тонкости), но уже поднимаюсь из-за стола и останавливаю Грима. Мы оба знаем, если бы этот парень захотел меня прирезать — он бы сделал это еще там, в дилижансе. И пугаться сейчас будет просто смешно. Тем более, чутье подсказывает, что Блайт не просто так хочет поговорить с глазу на глаз.
Мы выходим на крыльцо, и мой незваный гость останавливается. Очень надеюсь, что не ошиблась, если он сейчас заявит, что благодарен за радушный прием, не уверена, что смогу удержаться от крепкого словца.
— Герцог — очень хитрая тварь, сладенькая, — говорит Блайт, понижая голос. Нет, говорит не шепотом, но так, как будто слова предназначены мне одной. — Его практически невозможно обыграть.
— Тоже мне великая тайна.
— Он иногда поглаживает переносицу, когда задумал многоходовку на шахматной доске, — продолжает головорез, удивляя меня игнорированием нарочитой грубости. Выдержка — это всегда хорошо. — И еще его придворный алхимик часто готовит специальные эликсиры, которые подливают в вино «особенных гостей». На твоем месте я бы ничего не ел и не пил, если, конечно, в твои планы не входит разболтать что-то такое, что герцогу нужно знать.
На словосочетании «нужно знать» Блайт делает выразительный нажим интонацией. И хитро улыбается, когда я взглядом даю понять, что поняла его намек.
— Это правда, что у него никто никогда не выигрывал? — зачем-то спрашиваю я. Игра в шахматы — моя страсть. Старый герцог любил проводить время за доской, обучая меня приемам и техникам, рассказывая об известных мастерах войны костяных фигурок. Благодаря ему я научилась многому, но Эван — это Эван. Он был махинатором еще когда я пешком под стол ходила, и все эти годы тоже оттачивал мастерство. Слишком самонадеянно даже мечтать его обыграть, но вся моя жизнь — череда великих и тщеславных замыслов, а раз уж я вернулась, чтобы возвратить себе корону, то помечтать обставить герцога на шахматной доске — сущая ерунда.
— Это правда, сладенькая, — одним махом выбивает стул из-под моих надежд Блайт. — Вернее, ходят слухи, что был один парень, которому удалось оставить герцога с носом…
— Что за парень? — Я даже не скрываю, что охотно заглатываю наживку.
— Королевский бастард, которого давным-давно сгноили в каменоломнях, насколько мне известно.
Бастард? Я слышала эту таинственную и сильно похожую на небылицу историю: о том, как король поимел ледяную принцессу, и через девять месяцев она принесла мальчика, которого положила перед троном. Бросила, словно подачку. Говорят, того ребенка король приказал сжечь в печи, а еще говорят, что король сохранил ему жизнь, определив работать конюхом. Да много чего говорят. Пожалуй, это самая расхожая байка на всем материке и далеко за его пределами. И единственная правдивая вещь в ней — сам король. Потому что последние ледяные люди уплыли в Ничто еще в прошлом столетии, задолго до его рождения.
— Я не верю в сказки, Блайт.
— Хорошее и весьма полезное качество, Герцогиня, — кривляется он. Что за паяц? — Будь и дальше такой же благоразумной очаровательной малышкой и, может быть, сохранишь на плечах свою хорошенькую головку. Естественно, при условии меня рядом. И всего-то за тысячу «буйволов».
— И ни монетой меньше? — просто, чтобы оставить за собой последнее слово, интересуюсь я.
Блайт делает вид, что раздумывает над моими словами, но, прежде чем я успеваю заподозрить неладное, легко и непринужденно хватает меня за талию, притягивает в один рывок, вынуждая встать на носочки. Его губы так близко, что я могу рассмотреть их выразительный контур и соблазнительную твердость. И едва пробившиеся колючки светлой щетины царапают кожу, когда головорез прижимается губами к моей щеке. Это должно быть целомудренно. Ну, или, по крайней мере, не вызывающе, но это совсем не так. В поцелуе больше страсти и неприкрытого желания обладать, чем за всю мою жизнь, а ведь Блайт всего-то мимолетно чмокнул меня в щеку.
Пока я, задыхаясь от возмущения, подбираю слова проклятий на его белобрысую голову, наглец уже впрыгивает в седло. Отвешивает комичный поклон и выразительно облизывает губы.
