— Только братик помнит, что у Иззи сегодня День рождения.
Я хмыкнул, но то, что сказала Иззи следом, заставило меня, сжаться.
Ненавижу чувствовать жалость к кому-то. Это признак слабости. А если я дам слабину, меня уничтожит собственная родня.
Эйн помог мне усадить Мелочь на заднее сиденье, пока девушка явно не могла нормально сидеть вообще.
— Она опять под кайфом? — скривился Эйн и переглянулся с Джуном, который выругался и продолжил:
— Щибаль!!! "(Бл***!!!) И что с ней делать?
— Для начала отвести домой, — отрезал, и сел за руль.
— Я не хочу домой, Братик. Я хочу к тебе. Можно… мне к тебе, Май?
Я посмотрел на неё сквозь зеркало заднего вида, и заметил такую боль во взгляде, что самому на какой-то короткий миг снова стало больно.
— Хорошо. Поехали ко мне, Мелочь, — флегматично ответил и завел мотор.
— Она не приехала… — вдруг прошептала Изабель, а я сразу понял о ком она.
— Даже не ответила на моё сообщение. Не поздравила. Разве сестра может так поступать? Она всегда ненавидела меня. Она… Мне так пусто без неё. Разве так бывает, чтобы сестры так ненавидели друг друга?
Слезы капали с её лица, каким-то чертовым градом, а я застыл опять. Меня бесило это чувство.
Жалость… опять она.
— Может, когда кровь превращается в воду, мелкая. Тогда даже мать способна бросить собственного ребенка.
— Как тебя?
— Как меня, Мелочь…"
Эта девочка оказалась не нужна никому. Наркоманка, которая продавала своё тело за дозу не была достойной сестрой.
Зачем помогать такому отбросу?
Вот если бы это была простуда или насморк… Тогда да.
Это не стыдно. Это нормально.
Стыдно, когда сестра это пятно, и его так и хочется стереть.
Но вот незадача.
Мелочь стёрлась сама. Умерла, и только потом стала вдруг ценной. Всему виной чувство облегчения от того, что обуза исчезла, унеся за собой свой позор в сырую землю.
Но ничего… Я тоже могу приносить поначалу облегчение. И я принесу его сестре Изабель.
"Сестра… Вряд ли, я бы назвал этого человека подобным словом."
Сперва я расплавлю тело этой дряни. Заставлю пахнуть его своим. Привяжу все её рецепторы к себе так, что у неё будет начинаться течка только от одного моего взгляда в обычном коридоре колледжа.
Я долго буду приручать её к своим рукам. А потом просто заставлю испытать боль.
Самая сильная бабская эмоция — это хороший оргазм, желательно такой, чтобы их сотрясала крупная дрожь при этом. Но самое сильное чувство вызывает не дикий трах, подобный сношению.
Такое дерьмо, как любовь, может вызвать только страсть, которую хорошо совмещать с дикостью. А потом дополнить этот коктейль, вбросив в него щепотку нежности и соплей.
И всё… Баба, как лужа перед твоими ногами, и готова делать всё ради того, чтобы ты не прекращал трахать её с особым смаком.
И это пока для меня факт, потому что я не встречал ни одной девки, которая бы повела себя иначе.
Карты… Мы оставляли их со скуки, как клеймо, а бабки давали только тем, кто ради них под нас и ложился.
Это был способ показать, насколько женщина может быть похожа на товар в супермаркете. И это была полностью моя идея.
Потому что я люблю секс, а за хороший секс не грех и заплатить, если для девки это и было целью. Схватить меня не только за член, но и за бумажник.
2.3. МайС этим несравнимым ни с чем бардаком в голове, я продолжал наблюдать за Гретой. Мне мешала Энн. Очень мешала, поэтому, когда Грета спешно куда-то пошла, я последовал за ней.
Тонкая фигура была более изящной нежели у Иззи, и более женственной.
"Всё верно, дебил. Твоя задача не просто хотеть эту девку. Твоя задача научиться хотеть её, как свою. Только тогда она поверит в праведные и светлые чувства, такой твари, как ты…"
Я свернул в поворот правого коридора, опять пройдя мимо парочки, которой видимо не хватило комнаты наверху. Горячая картина, но процесс не интересен. Он не доведен до конца. А дразнить себя я не любил, поэтому бесполезный слюнообмен меня не прельщал со времён старшей школы, когда я был святошей.
"Когда я был Мин Хёк… Ли Мин Хёк и Майкл Ли, рожа одна, а внутренности стали разными. Время действительно меняет людей…"
Грета опять свернула вправо и вошла в столовую. Куда она идёт стало ясно сразу, когда повеяло свежим воздухом.
В саду за домом можно было глаз выколоть. Всё освещение вырубили, чтобы не привлекать ещё большего внимания. Хотя куда уж больше, если музыка гремела так, что эта рухлядь, которой полтора века, могла вообще развалиться от звуковых волн колонок.
Я помнил, где в этом бабском царстве фетиша к дебильным фишкам, был включатель. Поэтому прошел два метра влево и поднял панель, которую скрывала пластиковая коробка.
Свет вспыхнул тут же, как я опустил включатель. Сотни идиотских лампочек разных цветов зажглись, как гирлянды, которыми были опутаны почти все деревья.
— Охренеть…
— Нравится? — облокотился задом о металлическую бочку, которая служила элементом декора, и была выкрашена во все цвета бл***** радуги.
Грета резко обернулась, а на лице девушки отразился испуг. Глаза расширились опять, и это охереть как бесило. Словно я демон, а она невинная овца, которая отбилась от стада.
— Грета Делакруз, — констатировал факт, и медленно окинул её фигуру взглядом.
Облизывал глазами каждый изгиб, так чтобы она ощутила это, как живое прикосновение. Чтобы решила, что я снял с неё все тряпки и поимел глазами.
— Мы знакомы? — она нахмурилась и над её переносицей пролегла незаметная морщинка, совсем крохотная, а я удивился глупости этой дуры, потому что она продолжила строить из себя идиотку, — Ты меня знаешь?
— Знаю. Как и ты прекрасно знаешь, кто такой я.
— Майкл Ли. Тебя трудно не узнать, — она поджала губы, а я тут же впился взглядом в этот жест.
Она видит, что я смотрю. И видеть должна, что я кончаю от этих её дурацких подростковых заигрываний. Большего идиотизма в исполнении бабы, чем стоять и кусать губы я не видел.
Эта херня совершенно меня не заводит. Другое дело, когда это реальная эмоция и губы трескают не от простого взгляда, а от моих зубов на них.
Красивый и пошлый эпитет. Люблю пошлости, когда они приносят кайф.
