Оливия застыла и, широко раскрыв глаза, воскликнула:
– Невозможно! Это слишком мерзко!
– Мне очень жаль, – мягко ответил он, – но вы хотели правды и получили ее. Есть и другие вещи, не менее ужасные. Христианские обряды крещения и соборования также неверно поняты китайцами.
Усилием воли она заставила себя идти дальше, борясь с волной тошноты, подкатившей к горлу.
– Но… но европейцы это знают? – выдавила она, наконец. – Дядя Уильям, сэр Клод?
– Насчет вашего дяди не уверен. А сэр Клод, конечно, знает! И считает это еще одним примером деревенского невежества, которое не стоит принимать всерьез.
– А, по-моему, это необходимо принимать всерьез! – возмутилась Оливия. – Из-за этого так называемого невежества умирают люди! Миссионеры в Чжили и Шаньси. А теперь и здесь!
– Не только они. И новообращенные китайцы тоже, – прошипел Льюис с такой яростью, что Оливия растерялась. В уголках его губ залегли горькие складки. Лицо стало белее полотна.
Он ушел в себя. Отстранился от нее. Затерялся в своем страшном мире, в который ей удалось на мгновение заглянуть, когда она застала, его врасплох и увидела бездну страдания в глазах.
Оливия снова замолчала, гадая, что стало причиной этой боли. Возможно, его родителей убили «боксеры»? А может, обращенные в христианство китайцы, которых он знал, претерпели мучительную смерть?
Сердце у нее защемило. Только сегодня утром она была опьянена красотой Китая! Удодом, летящим над долиной, безоблачным небом и белоствольными соснами. Теперь красота уничтожена, превратилась в уродство. Чудовищное уродство.
Белый камень виллы Хоггет-Смайтов сверкнул между деревьями. Оливия вздрогнула от страха. Вокруг все спокойно. Очень спокойно. Но это не означает, что здесь уже не успели побывать «боксеры». Что по земле не разбросаны тела.
Они вышли из леса, и Льюис внимательно осмотрел притихший дом. На окнах нет ни ставен, ни штор, цветочные клумбы, едва различимые в лунном свете, потоптаны десятками бесцеремонных ног.
– Останьтесь здесь, – тихо велел он.
– Но почему…
– Здесь были «боксеры» и, вполне возможно, еще не ушли. Делайте, как я сказал.
Оливия содрогнулась как от озноба, несмотря на удушливую жару.
Льюис легко взбежал по ступенькам крыльца.
Где-то прокричала сова, и Оливия стиснула зубы. Сейчас не время паниковать! И бежать некуда. Негде скрыться.
Льюис быстро пробежал по пустым разгромленным комнатам. Еще не успев войти, он интуитивно ощутил, что Хоггет-Смайтов здесь нет, но хотел пощадить Оливию. Не дать ей увидеть изуродованных мертвецов.
Но в комнатах первого этажа не было тел. И запаха крови тоже не чувствовалось. Он поднялся на второй этаж, пробежал по извилистым коридорам, открывая дверь за дверью. В детской валялась перевернутая лошадка-качалка, глядя в пустоту стеклянными глазами.
– Благодарение Богу за ветрянку, – сказал он себе и, войдя в разоренную кухню, наполнил флягу водой и пошарил по полкам в поисках галет.
Оливии казалось, что прошла вечность, прежде чем на крыльце вновь появилась высокая фигура.
– Можете это нести? – спросил он и сунул ей в руки несколько пачек галет. – Виллу разграбили, но нигде нет ни раненых, ни убитых.
– Но слуги могли быть здесь во время нападения, – заметила Оливия, когда он повел ее в конюшню. – Куда они могли деваться?
– Если они христиане, вернулись в свои деревни. Если нет, вероятнее всего, присоединились к «боксерам».
– Такого быть не может! – ахнула Оливия. – Слуга Хоггет-Смайтов работают у них много лет и всегда были преданы хозяевам!
Льюис мрачно усмехнулся и стал открывать дверцы пустых денников.
– Когда «боксеры» доберутся до Пекина, вы поразитесь, как быстро возрастут их ряды за счет китайцев, «преданных» европейцам, – сухо предрек он.
Оливия молча уставилась на него. Синклер родился в Китае. Воспитывался в Китае. Женился на китаянке и посвятил жизнь Китаю и его жителям. И все же говорил о них так, будто ненавидел всеми силами души.
– Вам не нравятся китайцы? – выпалила она.
Льюис открыл дверцу очередного стойла и обернулся к ней, удивленно вскинув темные брови:
– А вам?
– Нравятся, – не задумываясь ответила она, остро ощущая его близость в почти полной темноте.
– Даже после всех стараний «боксеров» уничтожить вас и вашу семью? – не унимался он.
– Не все китайцы «боксеры». И я не верю, что все китайцы им сочувствуют.
Глаза его потеплели.
– Возможно, вы правы, – согласился он, и впервые за все это время его губ коснулось некое подобие улыбки. – Но когда известие о случившемся дойдет до Пекина, сомневаюсь, что ваши друзья и родные с вами согласятся.
Льюис распахнул дверцу последнего стойла. Низкорослая крепкая монгольская лошадка равнодушно воззрилась на них.
– Вы совсем не такая, какой я посчитал вас сначала, – признался Льюис, выводя лошадку из стойла и шаря вокруг в поисках сбруи.
– Интересно, выдержит она леди Гленкарти? – с сомнением спросила Оливия, гладя лошадку по мягкому носу.
Льюис широко улыбнулся. В темноте блеснули белоснежные зубы.
– Монгольские лошадки привыкли носить тяжести, мисс Харленд.
– Но не такие высокородные тяжести, – лукаво пробормотала Оливия.
Глаза Льюиса смешливо блеснули.
– Не такие, – согласился он, – и сомневаюсь, что вышеозначенная леди обрадуется столь неказистому транспорту.
Они зашагали обратно, ведя лошадку в поводу, и когда до равнины осталось совсем немного, Оливия с непонятной застенчивостью прошептала:
– Я еще не поблагодарила вас за то, что спасли мою жизнь.
Синклер вздрогнул, но тут же небрежно пожал плечами, и она, даже не глядя, почувствовала, что его лицо вновь стало жестким и отчужденным. Возможно, не хочет, чтобы ему напоминали о тех страшных минутах, когда он пришел ей на помощь. Много ли мужчин на его месте сделали бы то же самое? Филипп, конечно, и не подумал бы броситься спасать ее родных. Но вряд ли кто-то еще осмелился бы в одиночку выстоять против жестокого нападения «боксеров».
Льюис продолжал молча шагать по тропинке. Он спас Оливию Харленд, ее родных и даже несносную леди Гленкарти, но не сумел спасти собственную жену. И горечь так душила его, что он почти не мог дышать.
Его одолевала ненависть к стране, которую он всегда любил так страстно.
Льюис снова сжал кулаки. Ничего, он начнет новую жизнь где-нибудь еще. Но где? В Англии, с ее аккуратными полями и узколобыми представителями высшего общества, у него начиналась клаустрофобия. Он не хотел жить нигде, кроме Китая. Китая, который нуждался в нем. Китая, который был в его крови. Китая, который предал его.
