Афанасий встрепенулся: у него руки чесались надавать тумаков наглой свахе, да приличие не позволяло.
– Что изволите-с? – подсуетился приказчик.
Сваха, проигнорировав его подобострастие, обратилась сразу к хозяину:
– Афанасий Николаевич, я к вам, да с хорошими вестями, – она с заговорческим видом посмотрела на молодого купца.
Тот проигнорировал ее многозначительные взгляды и продолжал что-то писать пером в амбарной книге.
– Так-с… Скобы дверные, петли, ручки… – бормотал он себе под нос.
– Ну что ж, Афанасий Николаевич! Коли не хотите вы подниматься выше третьей купеческой гильдии – Бог вам судья! – выпалили хитрая баба.
Афанасий застыл и из-под лобья посмотрел на сваху.
– Идемте, Дарья Дмитриевна, – он указал жестом в сторону склада.
Войдя в небольшое помещение, сваха тут же заполнила его своими пышными юбками и такими же формами.
– Присаживайтесь.
Сваха опустилась на деревянный табурет и осмотрелась: да дела-то видать не шибко идут!
– Так вот, любезный мой Афанасий Николаевич… – начала она с предисловия, как обычно, свахам коротко говорить не полагалось. – Пришла я поговорить об интересующей вас особе. Да и есть у меня кое-какие соображения на этот счет.
– Говори, не тяни кота за хвост, – Афанасий сгорал от нетерпения, понимая о ком пойдет речь.
– Воля ваша, господин хороший… – протянула сваха, наслаждаясь волнением купца.
– Говори, змея, не то выгоню!
– Так уж и выгоните! – огрызнулась наглая баба. – Кабы вы мне денег не дали после моих-то слов… Да ну ладно, слушайте: горничная Арины Даниловны брюхата, и стало быть, не сможет прислуживать своей хозяйке.
– Ну и что с того? – не понял купец.
– Да то, душа моя, новую горничную Арина станет нанимать. И надо нам сделать так, что наймет она… – сваха с удовольствием, смакуя каждое слово, смотрела на Афанасия, – ту девушку, которую мы ей пришлем.
– Так, коли она узнает, что девку прислал я или вы, то прогонит ее прочь!
Сваха рассмеялась.
– Конечно, так она и сделает непременно. Только мы девку-то подошлем, а она скажет, мол, слышала от людей, что горничная вам нужна… и все такое. Только надо бумаги справить, что работала она в приличном доме. Говорят, Данила покойный только с рекомендательным письмом брал, не иначе, ибо подозрительный был, осторожный. Арина вся в него.
Афанасий, округлив глаза, смотрел на сваху, все еще не понимая хода ее мыслей.
– И чего проку-то?
– Ой, Афанасий Николаевич, ну что вы право! – удивилась она непонятливости своего собеседника. – Следить девка будет за Ариной, и всю правду мы о ней узнаем. Вот!
Купец хмыкнул.
– Ну, хитра ты, сваха! Что ж подумаем о девке-то…
– Только думай быстрей, душа моя, а то, как бы тебя не обскакали – охотников-то до денег Выжиги много. А я хочу свои двести рублей ассигнациями получить!
– Получишь, не сомневайся!
* * *
Как обычно, вечером, сидя перед зеркалом, Арина расплетала косу и расчесывала волосы, настолько длинные, что они ниспадали на плечи и грудь, словно водопад золотых нитей. Девушка смотрела на свое отражение и неизменно думала о молодом рисовальщике: кто он? почему рисует ее? и отчего так робок? Неужели она выглядит такой непреступной?
И тут же сама находила ответ: «Да, пожалуй, ведь я выгнала всех свах и дала отставку всем молодым людям, претендующим на мою руку, а точнее сказать, на деньги. Представляю, что ему могли наговорить обо мне «добрые люди».
Арина подошла к кровати, держа подсвечник в руке, но не спешила ложиться, она достала любимый томик Антуана де Бенье «Волшебные животные», недавно приобретённую, все у того же издателя Головина, и начала читать:
«Древние мастера по изготовлению гобеленов провели немало часов, пытаясь воссоздать образ единорога на ткани. Вначале они рисовали зверя на огромных прямоугольных полотнищах, стремясь передать сияющую белизну животного и его единственного спиралевидного рога. Они помещали его на цветущие луга, по которым бегут серебряные ручьи, затем лучшие мастера Лиля и Брюсселя копировали рисунок нитками из тончайшей шерсти и шелка. Иногда к ним добавляли серебряные или золотые нити. В конце, когда ткачи останавливали щелкающие бобины станков и завязывали последние узелки, получалось настоящее сокровище: прекрасные гобелены, достойные самых изящных дворцов и самой изысканной публики.
Между тем гобелены были всего-навсего делом рук простых смертных и давали лишь приблизительное представление о благородстве и волшебной силе единорога. В конце концов, и художники, и мотальщики шерсти были горожанами, никто из них не решался покинуть город. Никто из них никогда не видел живого единорога, обитателя труднодоступных гор или отдаленных лесов.
Лишь искатели приключений могли увидеть единорога, а они редко становились ремесленниками. Они, прежде всего, были охотниками, и старались поймать диковинного зверя, дабы он служил их целям…»[3]
Арина засыпала, она так уставала за день, что сил уже не хватало на долгое ночное чтение. Девушку поглотил волшебный сон: ей снилось, как она, облаченная в средневековый наряд, сидит у огромного станка и из-под ее рук появляется полотно дивной красоты, на нем изображен белоснежный единорог. Неожиданно он оживает, Арина садится на него верхом, и он уносит ее прочь из мастерской. Они парят над лесами, лугами и полями. Арина чувствует себя невесомой, отрывается от единорога и летит рядом с ним.
* * *
Ровно в полдень следующего дня в кондитерскую вошла молодая женщина, видная, темноволосая, уверенная в себе. Она подошла к Глафире, хлопотавшей около семейной парочки:
– Позвольте, голубушка, могу ли я видеть хозяйку? Говорят, ей горничная нужна…
Глафира удивилась: однако, на ловца и зверь бежит!
– Присядь, я закончу с посетителями и доложу барыне.
Гостья села, держа в руках небольшой узелок и начала рассматривать: зал, прилавок, столы, портьеры и, наконец, Глафиру.
Официантка почувствовала на себе взгляд гостьи: «Странная особа… Настораживает…» Но тут же отвлеклась: в кондитерскую вошли новые посетители.
Визитёрша стояла перед Ариной:
– Вот мои бумаги, барыня, – протянула она паспорт и рекомендательное письмо.
– Зови меня Арина Даниловна…
Арина посмотрела паспорт: Варвара Ивановна Зиновьева, мещанка, родом из Москвы, такого-то года рождения, стало быть, двадцати пяти лет. Затем она развернула вчетверо сложенное рекомендательное письмо:
