Но теперь, когда я живо взбираюсь ногами на кровать и изо всех сил сжимаю рукоять ножа обожженными ладонями, Геарат продолжает усмехаться.
— Я буду кричать, - слабо, уже почти ни во что не веря, предупреждаю я.
— Кричи, моя милая маленькая Дэми. – Жирный боров растягивает рот в сальной улыбочке. – Меня это искушает.
Успеваю только вскинуть руку, когда он скрещивает пальцы в тройной знак и вычерчивает прямо перед собой невидимые символы, от которых воздух вокруг меня начинает звенеть. Я еще пытаюсь сопротивляться, пытаюсь бросить нож в ненавистного отчима, но уши немилосердно закладывает, а рот наполняется тяжелым колючим воздухом, как будто я наглоталась воды с битым стеклом. Горло режет и кровоточит, я беспомощно царапаю кожу над ошейником, пытаясь украсть еще хоть несколько мгновений жизни. Но это абсолютно бессмысленно.
Геарат скоро станет названым отцом самого Отшельника, бессердечного халларнского генерала, чье слово весит лишь немного меньше, чем воля самого тирана-императора. Даже если толстяк потехи ради вырежет всех нас, ему за это уже ничего не будет.
В этом новом мире со всеми его странными правилами и порядками есть люди, чьи имена дают право творить все, что заблагорассудится.
Отчим делает лишь одно движение пальцами – и мое тело повисает в воздухе, словно тряпичная кукла. Странно, что я до сих пор жива, потому что уже давно не чувствую пальцев на руках и ногах, и губы охладели до немоты.
Эта жирная свинья стоит прямо передо мной, задрав лоснящуюся лысую с редкими волосками голову. Черты его лица уже плывут перед моим затуманенным взглядом, но в последний момент что-то щелкает в голове и я, собрав остатки сил, все-таки плюю ему в лицо. Прямо между крохотных поросячьих глазок.
Пусть убьет, если пожелает.
И тогда даже воля Тьёрда не спасет их от гнева жрицы, у которой отобрали Избранную жертву. Тот, кто забирает у Трехглавого предназначенную ему кровь, должен заплатить своей.
— Ну… - сквозь зубы хриплю я на последних вдохах. – Убей меня.
Геарат багровеет от злости, сжимает кулак – и я закрываю глаза.
Умирать, оказывается, не так уж и страшно, если альтернатива смерти – потные липкие руки старого хряка.
— Отец! – Дверь в комнату трясется под настырными попытками Намары попасть внутрь. – Император пригласил нас на Зимний костер.
Он словно и не слышит: продолжает выжимать из меня последние крохи жизни, даже не скрывая наслаждения. Противно, что его красное, покрытое пятнами и злобой лицо – последнее, что я увижу перед тем, как перейти в мир праотцов.
— Отец! И эту нищенку тоже!
Геарат морщится, словно получил еще один плевок, мгновение медлит… и разжимает пальцы, позволяя мне кулем упасть на пол.
Зимний костер – единственный праздник, который захватчики решили оставить в своей вере. И этот праздник уже завтра, в самую длинную ночь в году.
Я мотаю головой, как лошадь, которая учуяла неприятный запах, но не может сдвинуться с места, чтобы уйти подальше от его источника. Жадно глотаю воздух, хоть каждый вдох стоит неимоверной боли в горле, как будто я протискиваюсь сквозь терновые заросли.
Пока пытаюсь собраться с мыслями, на лестнице уже слышен топот шагов, кулаки яростно градом колотят в дверь моей комнаты.
Когда отчим, поправляя на себе одежду, проворачивает ключ в замке - и сестра с удивлением взирает на него и меня, тряпкой валяющуюся на полу, она сперва недоумевает, а потом… Меня мутит от того, каким мерзким становится ее взгляд. Даже ее не слишком отягощенным умом мозг способен понять, что мужчина не станет закрываться с девушкой, чтобы обсудить с ней богословие или помолиться. И ей плевать, что это против моей воли.
«Когда-нибудь, - мысленно отвечаю я, пока отчим изучает бумагу с болтающей на шелковой ленте императорской печатью, - я верну тебе этот взгляд, любимая сестрица».
Но когда лоб отчима начинает покрываться крупной испариной, я, наконец, начинаю верить, что все это – и письмо, и личное приглашение «нищенке» - происходит на самом деле. До последнего думала, что от горя и страха у меня помутился рассудок - и я принимаю желаемое за действительное. Потому что, каким бы тираном ни был самопровозглашенный император из далеких чужих земель, даже он вряд ли будет игнорировать коленопреклонению просительницу. А я собираюсь упасть ему в ноги, умолять и плакать – и пусть предки покарают меня за позор крови! – но вернуть обратно то, что принадлежит мне по праву крови: титул, имя и земли.
Поэтому моя «семейка» так всполошилась: они знают, что не смогут заткнуть мне рот.
И Геарату придется снять проклятый ошейник.
Значит…
Я боюсь дышать слишком громко, чтобы не выдать волнение от вспыхнувшей как никогда ярко надежды. Но, видимо, все помыслы слишком очевидно написаны на моем лице, потому что Намара стискивает кулаки и несется на меня, как будто собирается убить прямо на месте.
У меня есть одно мгновение, чтобы вскочить на ноги, и от слишком резкого подъема сильно, до тошноты, кружится голова.
Намара заносит кулак.
Но застывает с ним, отрезвленная моей звонкой пощечиной.
Я зло ухмыляюсь, даже не скрывая, что ничем в жизни не наслаждалась так очевидно сильно, как болью в ладони.
Сестра еще несколько мгновений стоит словно вкопанная, а потом начинает истошно выть. Громко, противно, хуже, чем неуспокоенные призраки в безлунную ночь.
Геарат пытается ее утихомирить, трясет за плечи, но она заходит все сильнее и громче, и в конце концов ему приходится отвесить ей еще одну оплеуху, чтобы привести в чувство. И глядя, как эта парочка начинает собачиться, я мысленно поименно благодарю каждого из богов, которые подарили мне наслаждение для глаз, души и тела.
Если ничего не получится и мне все-таки пустят кровь, последнее, о чем я буду думать перед смертью – их перекошенные лица, когда одна сброшенная со счетов девица одной пощечиной уложила двух подонков.
Глава восьмая: Тьёрд
— Я все еще не понимаю, зачем сделал это, - говорит император, когда я протягиваю ему меч для церемоний.
Смотрит на него с таким очевидным отвращением, что я, выждав паузу, бросаю красивую безделушку на каменный стол, а взамен протягиваю простой меч из черного серебра. На некогда красивом клинке уже есть зазубрины и еще остались следы крови, потому что я не успел привести его в порядок после утренней стычки с бунтовщиками. Хотя, чего кривить душой, хотел, чтобы сборище северных баранов, которые сегодня будут отбивать фальшивые поклоны, видели, что никто не верит их лживым мольбам о мире и такой же насквозь лживой покорности.
Эр разглядывает короткий меч, улыбается и с охотой прячет его в петлю у пояса.
Там, откуда мы пришли, ножны для меня все равно, что печать на лоне замужней женщины.
