Появление короля Наваррского во дворе, на площадке для игры в мяч, вызвало бурю восторга, которого вряд ли удостаивалась звезда эстрады, вбегая в наполненный ликующими почитателями зал. За моей спиной из-за темной арки ворот, перекрытой двойным железным частоколом решетки, доносились гулкие мерные удары. Даже человеку несведущему было ясно что парижский сброд, добравшись наконец до дворца, в слепой ярости пытается выломать тяжелые дубовые ворота, обшитые крест-накрест широкими железными полосами и оснащенные для разбивания таранов четырехгранными металлическими пирамидками.
– Все готово, государь. – Невысокий гасконец с посадкой головы настолько гордой, что поневоле закрадывались мысли о древнепатрицианском его происхождении, подвел мне коня и, изысканно поклонившись, замер на месте, ожидая дальнейших распоряжений.
– Доложи обстановку! – скомандовал сопровождающий меня де Батц.
– Здесь четыре с половиной сотни, еще полсотни у ворот, остальные ведут огонь из окон.
– Пора, сир! – Мой лейтенант повернулся к своему повелителю, должно быть, ожидая высочайшего соизволения начать давно предвкушаемое кровавое пиршество.
Я молча кивнул. Признаться, необходимость столь буквально исполнять обязанности невесть куда пропавшего монарха меня изрядно угнетала. Одно дело – изобразить его, пока расторопный Лис будет доставлять оригинал в руки жаждущего под землей агента Речи Посполитой, совсем другое – водить в атаку преданные тебе, вернее ему войска. Кстати, войска войсками, но где же все-таки Генрих? Я не успел додумать. Де Батц взмахнул рукой, взвыл кавалерийский рожок и… рев боли и ужаса по ту сторону ворот был ему ответом. Должно быть, дождавшиеся этого сигнала защитники дворца опрокинули на головы атакующих объемистый чан с кипятком, а то и с кипящим маслом. Удары в створки ворот стихли. И в тот же миг, точно дерзкий вызов озверевшей черни, знаком полного презрения ее кровожадному буйству – ворота распахнулись многозубой пастью загнанной в капкан парижской волчицы[8].
Ба-ба-а-х – гром среди ясного неба, гнев олимпийских богов, молнии Юпитера и боевой молот Тора – все было в этом ужасном гуле, сотрясшем дворец. Длинные языки пламени, вырвавшись из-под арки, выплеснули в отшатнувшую толпу тысячи смертоносных картечин. Прямой наводкой. В упор.
– Бомбарды, – удовлетворенно прокомментировал увиденное гарцевавший рядом де Труавиль. – Сейчас аркебузы вступят.
Точно повинуясь его негромкому приказу, полсотни швейцарских аркебузиров сомкнули строй перед орудиями, кладя свое грозное оружие на сошки. Очередной залп заставил чуть было опомнившуюся толпу вновь отпрянуть в ужасе. За спинами аркебузиров вовсю суетились бомбардиры, растаскивая в стороны короткорылых певиц[9], освобождая дорогу неистовой стремительной атаке.
Вот тяжеленные орудийные лафеты были повернуты, и в образовавшийся промежуток, под грохот огромных барабанов, мерным шагом, на ходу опуская алебарды, двинулась колонна швейцарской гвардии. Аркебузиры расступились, пропуская земляков, и те, с отрешенным выражением на лицах, не сбавляя шаг, вклинились в ошалевшую толпу, без пощады разя всякого не успевшего спастись бегством. Слабые попытки горожан, после столь «пламенного» приема растерявших свой наступательный пыл, противостоять их слаженной и методичной «работе» пресекались в самом зародыше беспощадными короткими тычками алебард. Вонзившись в толпу, точно нож в масло, гвардейцы по команде развернули строй, поставив по две шеренги спиной друг к другу, и шаг за шагом, не обращая внимания на крики плавающих в крови буржуа, переступая через поверженные тела, точно через бездушные поленья, начали раздвигать толпу в разные стороны. Как только между шеренгами оказался достаточный промежуток, из-под арки грянул еще один залп, сметая все живое на своем пути, а затем…
– Мой капитан! – Де Батц с эстоком в одной руке и пистолем в другой бросил на меня напряженно просящий взгляд точно новобранец, умоляющий командира пустить его в увольнение к любимой. – Время кавалерии! Гасконцы ждут вашего приказа!
Я редко встречал людей, способных так вот, не напрягаясь, не замечая того, давать мне уроки отваги и самообладания! Что скрывать – Мано де Батц был именно таков. «Вперед!» – негромко скомандовал я.
«Вперед, пистольеры!» – радостно заорал мой лейтенант.
«Наварра!!!» – вторил ему клич де Труавиля.
«Наварра!!!» – подхватили сотни луженых глоток, и Гасконские Пистольеры, горяча коней, галопом вынеслись из ворот, разряжая в чьи-то головы свои пистоли и рубя без разбора длинными клинками эстоков.
«Наварра!!!» – ревели они. «Наварра!!!» – неслось отовсюду точно это слово обладало магической силой, защищающей в бою от пуль и копий противника. Следом за нами, сопровождая свое движение звуками заунывных волынок, шагали шотландцы, в недавнем прошлом личная гвардия Франциска II, короля Франции и Шотландии, готовые пустить в ход палаши и кинжалы.
Конечно, как ни велик был наступательный порыв всех этих смельчаков, их было лишь пять сотен против десятков тысяч парижан. Но за последние минуты все эти буржуа и клошары[10], ставшие в ночь святого Варфоломея разбойниками с большой дороги, все эти горе-вояки в ужасе видели тысячи тысяч беспощадных ангелов мести, пришедших покарать каждого из них лично. Любой из этих обреченных видел швейцарцев, гасконцев, шотландцев, готовых убить лично его, такого живого и так страстно желающего продолжать этот процесс и далее.
Толпа попятилась. Шаг, еще шаг… и, бросая оружие, топча упавших, сметая тех, кто еще пытался сохранять спокойствие, она обратилась в бегство. Но, точно волна разбивается об утес, разбилась она о все еще целую во многих местах высокую ограду внешнего двора.
Уж и не знаю, сколько парижан полегло при штурме дворца, но то, что беспорядочное бегство и давка в проломах стоила сотен жизней – было несомненным.
Однако, несмотря на явный успех нашей вылазки, праздновать победу было преждевременно. Остановленные чьей-то властной рукой по ту сторону ограды, горожане постепенно приходили в себя и, со смешанным чувством стыда за собственную трусость и ненависти к тем, кто был ей причиной, вновь собирались в отряды, чтобы еще раз попытать удачи в следующем штурме.
Полководец горячий и неопытный, вероятно, пожелал бы развить первый успех атаки преследованием, но среди нас таковых не было. Преследование, ломавшее строй, было бы неминуемой гибелью для маленького отряда. Тем более что тот, чья властная воля остановила бегство толпы, был хорошо известен. Герцог Генрих де Гиз, получивший вслед за своим отцом на поле боя прозвище «Меченый», невзирая на молодость, был отнюдь не новичком в военном деле. Я, как ни старался, не мог разглядеть в штурмующей толпе ни единого солдата с белым лотарингским крестом его полка. Стало быть, этот козырь он берег для решающего момента. А парижане… Ну кто же ведет счет пушечному мясу?!
