— Мой жрец сказал, что в этом забытом всеми богами краю ещё рождаются вельвы. Поначалу я было подумал, что Хельги уже выжил из ума и не слышит советов богов, но теперь вижу, что ошибался на самом деле я.
— С чего ты взял это, Любимец богов?
Мужчина пожал плечами, словно и сам не понимал, как пришёл к подобному выводу.
— Так это или не так, но мне нужна эта девушка. Добром или силой. А я привык брать то, что мне нужно.
Гесса рассмеялась. У неё всегда это получалось зловеще. Теперь же, когда болезнь исковеркала её горло, её смех был похож на камнепад.
— Ты самонадеян, Хальвдан хевдинг Но я прощу тебе это. Только потому, что знаю, какую судьбу уготовили тебе норны, — сказала она отсмеявшись. — А взамен ты поклянешься мне собственным местом в Вальхалле, что не обидишь ту, кого я вверю твоим заботам. Не возьмешь её силой и будешь беречь, как собственную сестру.
Хальвдан молчал. Это была страшная клятва. Место в чертогах отца богов священно для любого воина. И меньше всего он хотел бы рисковать им. И все же получить опекаемую богами слишком большое искушение для любого. Особенно если жаждешь славы и почёта.
— Я клянусь собственным посмертием, что не причиню ей вреда, если она не попытается причинить его мне. Ты бы могла не просить об этом. Я не стал бы вызывать гнев богов, посягая на ту, кому благоволит Фригг. Это все?
Гесса улыбнулась довольная его словами.
— Нет. Но ей, — мотнула она головой в сторону притихшей, словно прибитой к земле, Берты, — не стоит ни видеть, ни слышать, о чем я тебя попрошу.
Берта поднялась, но не успела сделать и шагу, как Хальвдан заступил ей дорогу. Он оказался совсем близко и стоило его опасаться, но Берта почему-то подумала о том, что от него пахнет не псиной, а морем. А еще, что он гораздо выше её и ему не придется задирать голову, как другим мужикам, чтобы посмотреть ей в глаза. Эта мысль неожиданно развеселила, и она улыбнулась, чуть подняв голову и заглянув в холодные серые глаза.
— Великий воин боится, что его добыча сбежит? — спросила она на фракийском. — Не волнуйся, я не доставлю тебе такого удовольствия, как охота за мной.
Какое-то время он ещё колебался, но после отступил и пропустил её на улицу. Берта уже не видела, как он подошёл к кровати ведьмы. Как она шепчет что-то на его родном языке. Как он хмурится. И все же кивает. Как берет в сильные ладони её голову. И уж точно не слышала, как хрустнули позвонки старушечьей шеи.
Берта словно оглохла и ослепла. Она боялась. И в то же время казалось, что все это просто дурной сон. Она хотела просить помощи у Господа. Но едва подняла глаза к небу, слова молитвы застряли в горле.
Просто над её головой кружил огромный чёрный ворон.
ГЛАВА 8. Лагерь
Над стыдливо краснеющими углями исходил соком поросенок. Жир капал просто в кострище и недовольно вспыхивал каждый раз, как касался раскаленных углей. Но запах от этого был такой, что Берта то и дело глотала наполняющую рот слюну.
Ей не жаль было ни поросенка, ни старосту Мартина, который откармливал его ко дню Великой Пасхи. Ни даже его семью, которая, несомненно, ела бы мясо до середины лета.
Ее не пожалел бы никто, даже подыхай она с голоду под его забором. Или потребовал бы плату. Совсем не по-христиански. Так почему она должна жалеть кого-то?
«Так поступают добрые христиане, дочь моя!» — сказал бы отец Оливер, если бы она спросила его об этом. Но священника здесь не было. И наставить на путь истинный Бертраду было некому. Почему-то легче и приятней было вспоминать слова старухи Гессы, не отличавшейся жалостью никогда. Да и то, что она видела сейчас, душевному равновесию и христианскому человеколюбию не способствовало. И все больше думала о том, что Бога то и нет. Или он и вправду столь слаб, что не может или не хочет защитить тех, кто ему поклоняется.
Хальвдан по прозвищу Любимец Богов не позволил ей увидеть то, что его люди сделали с деревней. Она не видела ни пожаров, ни изнасилованных деревенских девушек и женщин, ни распятого кузнеца Жерома, который пытался защитить невесту Эльзу. И уж тем более она не видела того, что они сделали с Эльзой. А если бы и сказал кто раньше, что такое творилось бы в ее родном селении, вряд ли бы она поверила. Но вид сидящей напротив Мари, в объятьях воина, имя которого Берта еще не знала, не оставлял сомнений в том, что происходило в деревне.
А все же к ней относились хоть и настороженно, но с уважением.
— Я назвал ее родственницей! — сказал Хальвдан, передавая ее еще утром молодому воину, которого называли Снорри. — И ты отвечаешь за нее головой.
От Берты не укрылось, как парень, с виду ее ровесник, недовольно засопел. Но подчинился и увел ее к морю.
И только когда в лицо ударил соленый морской бриз, когда показался корабль с головой дракона на носу, он позволил себе выругаться на языке, который Берта считала выдумкой старухи Гессы.
— Ты злишься! Почему? — спросила она на том же языке, отчаянно надеясь, что ее сторож понял ее вопрос.
Поначалу он молчал и девушка, было подумала, что не правильно перевела свой вопрос на язык Норэгр. Но спустя несколько ударов сердца все же заговорил.
— Он до сих пор считает меня ребенком, — буркнул он себе под нос. Берта даже не уверенна была в том, что правильно его поняла. И не стала больше ничего ни спрашивать, ни говорить.
Вообще она как-то странно ощущала происходящее. Словно это было сном. Жутким и черезчур реальным, но все же сном.
Особенно когда воины Хальвдана с ним во главе вернулись из деревни к берегу моря.
Они волокли за собой ту немногую добычу, что смогли взять в ее селении. Среди прочего была даже черная коза Берты, которая уже несколько лет была единственной кормилицей их небольшой семьи. И пусть это прозвучит странно, но козу Бертрада жалела больше, чем волочащихся следом тех немногих деревенских, которых взяли в плен чужаки.
Их было трое. Женщин. Среди которых была и красавица Мари. По их виду легко было угадать, что довелось пережить этим днем. И возможно впервые в жизни в душе Бертрады шевельнулось нечто, что можно было расценить как жалость.
Некогда она была очень добрым ребенком. Но смерть родителей и тяготы связанные с ней выбили из девушки ненужные чувства, и душа Бертрады, не смотря на все старания отца Оливера, черствела и грубела с каждым днем.
— Готово! — прорычал седобородый мужчина, принюхавшись к отчаянно шипящей и плюющейся жиром туше над костром.
Он был столь огромен, что Берта рядом с ним чувствовала себя маленьким ребенком. И хоть и старался выглядеть добродушным, а может таковым и был, но от его взгляда по спине девушки пробегали толпы мурашек.
И она едва смогла сдержать дрожь в пальцах, когда он отрезал огромный кусок мяса и протянул ей.
Но едва еда обожгла ладони горячим соком, ей было уже плевать на все, что произошло или могло произойти в этом чертовом мире: жестоком и непостоянном настолько, что проще его принять таким, как есть. Просто чтобы выжить.
