– Это мудро, – с ободряющей улыбкой заметила преподобная Мадлен-Софи. – Гортензия – отличная ученица, весьма способная к самым разным предметам… Наше живейшее желание, чтобы она осталась с нами, и, если захочет, гораздо дольше, нежели до конца этого года. Наш дом, как мне кажется, хорошее убежище для страждущих.
– Не сомневаюсь, не сомневаюсь, – раздраженно оборвала ее принцесса и замотала головой, увенчанной черными перьями, что придавало ей сходство с лошадью, запряженной в катафалк, – однако в намерения короля не входит оставлять мадемуазель здесь надолго. И вам не следовало бы этого добиваться, досточтимая сестра. То, что произошло, способно лишь внести беспорядок и возмущение в самый воздух и в жизнь вашей обители. Если судить о слухах, касающихся последних мгновений жизни ее отца…
Краска бросилась в лицо матери Бара, и ее тонкие черты еще более заострились:
– Могу ли я напомнить Вашему Королевскому Высочеству, что этот дом, пребывающий под покровительством и осененный благодатью Священного Сердца Иисусова, не ведает слухов суетной жизни и что не может идти речь ни о беспорядке, ни о возмущении там, где мои сестры и я несем свою службу. Мы все здесь любим Гортензию и скорбим о том, что ее постигло!
– Щедрость вашей души известна нам, мать Бара, но вам неизвестны две вещи: что есть свет и чего требует закон. Мадемуазель Гранье не одинока в этом мире. У нее есть семейство, причем, благодарение господу, семейство несравненно более достойное…
Тотчас Гортензия склонилась в новом реверансе.
– Не соблаговолит ли Ваше Королевское Высочество позволить мне удалиться? Мой отец недавно положен в могилу, и у меня не будет сил стерпеть малейший неодобрительный намек на его счет.
– Вы останетесь здесь столько времени, сколько нам будет угодно, мадемуазель! Но каков норов! Вы забываетесь! Вы помните, с кем говорите?
– Да, мадам. Надеюсь, Ваше Королевское Высочество позволит мне выразить свое бесконечное почтение и удалиться. Поскольку вам угодно, чтобы я покинула этот дом, мне остается вернуться в родительский.
– И речи об этом не может быть! По всей вероятности, ваш дядя маркиз де Лозарг будет назван вашим опекуном. Или же по меньшей мере ему будет поручено держать вас при себе до тех пор, пока вы не перейдете под власть супруга. Таково желание короля: вам следует отправиться во владение дяди и жить там в семействе, как подобает девице вашего возраста… и вашего положения.
– Но я не хочу ехать к нему! Маркиз некогда отрекся от моей матери, своей собственной сестры. Мне нечего делать там!
– Гортензия! – вскочила преподобная де Грамон. – Опомнитесь!
– Оставьте, моя дорогая! Нам известен этот род девиц. Варварские времена, пережитые Францией, произвели их слишком много. Этой придется повиноваться… как и прочим. Ступайте, мадемуазель! Вам вскоре передадут нашу волю!
– Мадам! – вступилась в защиту Гортензии мать-попечительница. – Ваше Королевское Высочество слишком суровы…
– А вы слишком добры! Можете идти, мадемуазель!
С бурей в сердце Гортензия сделала реверанс, но не стала приседать еще положенных два раза. У нее подкашивались ноги, и она боялась упасть. Она отступила к двери, провожаемая опечаленным взглядом матери Мадлен-Софи, затем кинулась прочь из залы, словно спасаясь от погони. Она чувствовала, как на глаза наворачивались слезы, и не желала доставить этой ужасной женщине удовольствие видеть ее плачущей. Не переводя дух, она бросилась в часовню, пала на ступени алтаря, и все ее тело сотрясли рыдания…
Неделю спустя она получила приказ выехать в замок Лозарг, что в Оверни, где маркиз ожидал свою племянницу. О том, чтобы оспорить королевский приказ, не могло быть и речи, тем более нельзя было ослушаться. С переполненным яростью сердцем Гортензия Гранье де Берни готовилась к отъезду. Что касается Фелисии Орсини, та более не появлялась в пансионе.
Глава IIПутешествие к неведомой земле
Карета покинула маленький городок с наступлением вечера. Это позволяло надеяться, что к утру они прибудут на место. Но уже приближалась ночь. Она небрежно волочила по небу рваные клубы облаков, гонимые ветром от одного края земли к другому. Однако для Гортензии ни ночи, ни дня не существовало. Она чувствовала себя такой измученной и разбитой, что, кроме усталости и тревоги, не отпускавших ее еще в Париже, ничто не занимало ее мозг и сердце.
Шесть дней! Шесть дней, как она оставила столицу. Четыре до Клермон-Феррана, которые она провела в дилижансе, в компании с овернским кюре, нотариусом из Родеза и богатой перчаточницей из Милло, сестрой одной из монахинь монастыря Сердца Иисусова. Преподобная Мадлен-Софи доверила ей девушку с многочисленными наставлениями, которые, впрочем, оказались совершенно излишними. Мадам Шове была женщиной здравомыслящей, наделенной благородным сердцем. Она принадлежала к породе людей, с которыми чувствуешь себя спокойно и уютно в любой обстановке, с ними можно отправиться хоть на край света – так много в них рассудительности и разумной терпимости ко всевозможным каждодневным неудобствам.
Должным образом осведомленная относительно несчастья, постигшего ее молодую спутницу, Евладия Шове прилагала все силы, чтобы избавить ее от любого беспокойства и сделать это путешествие в неизвестность настолько удобным и беззаботным, насколько возможно. И все – в молчании, нарушаемом лишь изредка, поскольку, будучи женщиной робкой, она не пускалась в долгие беседы. А это Гортензия не могла не оценить по достоинству. Тем паче что ее и так изрядно утомили длиннейшие монологи нотариуса о политике.
Чтобы девушка не была вынуждена страдать от назойливости своих спутников еще и за гостиничным столом, мадам Шове просила приносить ей и Гортензии еду в комнату, которую они занимали вдвоем. Однако еще прежде, чем они достигли Гренобля, недавняя пансионерка успела познакомиться со всеми подробностями жизни своей спутницы и ответить на множество ее вопросов. Впрочем, именно Гортензия по прибытии в столицу Оверни решилась заговорить о своем семействе.
– Моя мать иногда упоминала о тетушке, графине де Мирефлер, живущей в Клермоне. Тетушке, которую она очень любила и у которой… впервые встретилась с отцом. Не знаю, видела ли она ее после своего замужества, однако мне известно, что они переписывались. Я бы очень хотела свести с ней знакомство. Если, конечно, она уже не покинула этот мир… Но в любом случае понятия не имею, как это сделать.
– Я попробую что-нибудь разузнать о ней.
Не прошло и часа, как Гортензия получила известие, что мадам де Мирефлер, слава создателю, все еще жива. Но так как в конце лета ее обычно терзает сильнейший насморк, графиня отправилась в Авиньон, чтобы переждать неблагоприятные месяцы в гостях у своей дочери, баронессы д'Эспаррон.
– Она вернется весной, – сказала мадам Шове. – И тогда вы, конечно, сможете встретиться с ней.
– Весной? Мне кажется, до нее так далеко…
– Всего два месяца, ведь январь уже кончается. – Перчаточница чуть помедлила, видимо колеблясь, и робко спросила: – Простите, если я покажусь вам нескромной, в этом случае вы можете не отвечать, но… разве вы не счастливы, что снова обретете семью? Маркиз де Лозарг, если не ошибаюсь, ваш дядя?
