Здесь, в Петербурге, посетив несколько кафедр и лабораторий, в которых трудились те ее коллеги, с которыми ей всегда во время нечастых приездов хотелось повидаться, она лишний раз оценила бьющую в глаза разницу между ее собственной, прекрасно оборудованной и хорошо отремонтированной, лабораторией и тем запустением, в котором приходилось вести исследования ее многочисленным друзьям по науке. А ученые советского времени, ныне уже предпенсионного и пенсионного возраста, те, чьими работами она восхищалась, еще когда была студенткой, теперь вызывали у нее просто чувство физического неудобства за то, что ходили на работу в купленных двадцать лет назад платьях, за то, что носили обшарпанную обувь со стершимися подметками, за то, что на их лицах застыло печатью выражение обиды и непонимания. И оживлялись они только тогда, когда речь шла действительно о науке. О тех проблемах, что составляли смысл и соль их жизни. И Наталья Васильевна как нельзя ясно тогда понимала, что материя может умертвить плоть, но дух настоящего мыслителя — никогда. И она даже втайне гордилась собой, что не пошла по гораздо более легкому пути чистой коммерции — зарабатывания денег на простом введении новых исследований у больных, которые были недоступны нам раньше, но давно уже были внедрены в других странах. Пути, по которому пошли многие научные и лечебные учреждения везде в стране, не только в Москве. Она не утратила самого духа исследовательской работы, и наряду с введением новых методик в ее лаборатории разрабатывались и новые научные направления. И работы ее были очень серьезными — больные аллергическими ринитами и бронхиальной астмой чувствовали себя счастливчиками по сравнению с теми, у кого борьба шла не за здоровье — за жизнь. И такие пациенты, приходящие к ней в кабинет, отличались сдержанными, сосредоточенными лицами. Они уже были готовы принять любой результат, как согласиться и на самую рискованную методику и на самую тяжелую операцию. Зато потом, когда в результате лечения лица их расправлялись, светлели, болезнь отступала и в глазах появлялась надежда, они несли по знакомым приятные вести о своих чудесных исцелениях, а эта реклама из уст в уста, как известно, гораздо надежнее броских объявлений в самых дорогих глянцевых журналах. Собственно, на таких результатах и основывалось материальное благополучие лаборатории. И именно тем, как продлить эти результаты на возможно большее количество лет, и была сейчас озабочена Наталья Васильевна. Именно этим и занималась она, продолжая свои наблюдения в виварии. Об этом же трещали наперебой в большой лаборатории ее аспиранты, заваривая то и дело в колбах чай и треская бублики. Сама Наталья Васильевна им немного завидовала — в ее времена не было ни Интернета с доступом к любой литературе мира, ни возможности шлепать диссертации на компьютере, сразу же, по мере надобности, их исправляя. Во времена Натальи Васильевны услуги машинисток стоили дорого, и сами эти служительницы пишущих машинок были в большинстве своем капризны, будто примадонны оперных театров. Просьбы о внесении исправлений в текст были делом немыслимым и считались для них чуть ли не оскорблением. Теперь можно было исправлять самому сколько угодно, чем ее аспиранты и занимались. И только Женя Савенко был в лаборатории сам по себе. Он не относился ни к категории педантов, ни к парадоксальным ученым. Без сомнения, очень способный, он все-таки производил на Наталью Васильевну впечатление человека, находящегося не на своем месте. Аспиранты тоже его недолюбливали, не принимали за своего. Но он был и старше всех их. Пришел уже после работы в больнице и после армии. Они дали ему смешную кличку — Кружков. Потому что когда-то, будучи студентом третьего курса медицинского института, он пришел в большую лабораторию и у всех сразу, кто в ней находился, громко спросил:
— Где тут у вас кружок?
Наталья Васильевна, которая тогда была простым научным сотрудником при Льве Андреевиче Мытеле и работала вместе со всеми в этой же лаборатории, уточнила:
— Какой кружок? Кройки и шитья? Аспиранты фыркнули.
— Молчи, тупица! — небрежно напряг в ее сторону бицепсы Женя. Внешностью Женя был ужасно похож на Шварценеггера и даже был подстрижен точно так же, как этот супергерой, все перемалывающий на своем пути. Все в полной неожиданности замерли. Конечно, Наташа Нечаева тогда внешне мало чем отличалась от простой аспирантки, но все-таки никому, кто теперь ее знал, и в голову не могло бы прийти сказать ей: «Молчи, тупица!» Во-первых, Наталья Васильевна абсолютно никогда тупицей не была, и это было написано у нее на лице, а во-вторых, все уже чувствовали, что скоро Льву Андреевичу придется подвинуться и уступить свое место этой хрупкой, но энергичной женщине.
Даже сама Наташа приоткрыла от неожиданности рот. Тут в лаборатории и появился Лев Андреевич собственной персоной.
— Тут молодой человек какой-то кружок ищет! — пропищала в ответ на его удивленный взгляд самая маленькая аспирантка Юля, которую вообще с трудом можно было сразу заметить из-за штативов высокого лабораторного стола.
— Я председатель студенческого научного общества, — уже тише, сообразив, что сказал что-то не тому и не так, пояснил свое присутствие в лаборатории Женя. — Мне нужно собрать данные о самых перспективных направлениях в науке, которые имеются во всех самых больших институтах. Мне поручили сделать об этом доклад.
— А-а! — облегченно вздохнул Лев Андреевич, который не любил присутствия в лаборатории незнакомых людей. Он все время ожидал какого-либо подвоха. Не отличающийся особо перспективным в научном направлении умом, Лев Андреевич очень дорожил своим местом и собственным спокойствием. — Тогда вам надо к Наталье Васильевне! — И он как раз указал рукой на ту, с кем Женя вначале так небрежно и грубо обошелся. — Это она у нас самый перспективный сотрудник! — Не забывая выпячивать работы Натальи Васильевны по всяким пустякам вроде заседания какого-нибудь студенческого общества, Лев Андреевич упорно замалчивал полученные ею интересные результаты на всех сколько-нибудь важных медицинских форумах.
Женя Савенко, увидев, кому ему предстоит задавать вопросы, зарделся от смущения. Наталья Васильевна прыснула в кулачок, но больше об инциденте не напоминала. Так и произошло их знакомство. А потом Женя и сам пришел заниматься наукой в их лабораторию. С тех прошло уже несколько лет, а Женино прозвище, Кружков, так и прикрепилось к нему намертво.
Доклад на нынешней конференции, как и в большинстве случаев, вызвал вначале полную тишину в зале, а потом оживление. После доклада зазвучали вопросы и президиум забросали записками с просьбами предоставить возможность выступить в прениях.
«Все как всегда», — подумала Наташа, но внутреннего удовлетворения на этот раз не ощутила. Этот доклад для нее самой уже не содержал ничего нового, был повторением того, что в прошлом году она уже отработала на публике в Москве и три месяца назад на международном симпозиуме в Балтиморе. Тем не менее все вопросы она выслушала внимательно: довольно часто в вопросе содержится мысль, которая потом в результате обсуждения оформляется в идею. После прений по ее докладу был объявлен перерыв. Наташа спустилась с трибуны в зал, где поджидал ее заместитель директора по науке Ни рыба ни мясо.
— Все-таки преподавание в вузе имеет большое влияние на манеру говорить! — с улыбкой сказал, пожимая ей руку повыше локтя, этот тестообразный старик. — Я всегда восхищаюсь четкостью вашего изложения — просто хочется записать конспект, как на лекции!
