Фрэнк опустился рядышком на кровать, взглядом обвел жену.
– И чем же мы вечером занимались? – шепотом поинтересовался он. – Гараж красили?
Ах ты!.. С наигранным безразличием Мишель качнула головой – по плечам и спине заструился каскад золотых волос – и вновь уткнулась взглядом в книжку.
– До гаража руки не дошли, – протянула она. – Но масло в «Лексусе» сменила.
– Умница. – Фрэнк начал расстегивать ремень на брюках. – Раз уж речь о технике зашла… моему мотору тоже женские ручки не помешали бы.
Мишель наконец не выдержала. Расхохотавшись, она отбросила книгу, взяла руку Фрэнка, медленно поднесла к губам и прошлась самым кончиком язычка по ладони.
Притворное безразличие покинуло и Фрэнка. Он застонал, откинув голову назад, и вмиг избавился от рубашки. Брюки и трусы полетели на пол. В голубых озерах глаз Мишель плескалось обещание, но Фрэнк, нырнув в постель, быстренько натянул на себя одеяло, повернулся к жене спиной и издал тяжкий вздох:
– Ну и вымотался же я!
Он затих и засопел глубоко, равномерно.
– Ну Фрэнк! – жалобно простонала Мишель. Фрэнк рассмеялся, резко повернулся к ней и раскрыл объятия.
Годы брака не обесцветили для Мишель секс с мужем. Скорее, наоборот, добавили красок, глубины, напряжения. Любовь их временами была сладкой, нежной, медленной, а могла превращаться в акробатический постельный этюд. Но – всегда-всегда! – Мишель чувствовала себя обожаемой и защищенной.
Сегодня Фрэнк был настроен на нежный лад. Накрыв собой Мишель, он приподнялся на локтях и заглянул ей в глаза.
– Знаешь, как ты прекрасна? – шепнул он. Мишель качнула головой:
– Расскажи.
– Рассказать о тебе? Ладно. Только когда буду в тебе.
– Шантажист! – отозвалась она, призывно приподнимая бедра. – Ты не оставил мне выбора.
Одна ладонь Фрэнка удерживала руки Мишель над головой, а вторая скользнула под подол ночной рубашки. Мгновение спустя ее влажное, жаждущее лоно приняло в себя его жаркую плоть.
– Ты вся как шелк, – выдохнул он. – Везде… везде! Смотрю на тебя и изумляюсь твоей красоте. – Один мягкий толчок – и Фрэнк замер. – Может быть, хватит?
– М-м-м-м… – Мишель снова замотала головой. Его дыхание обжигало.
– Хочешь еще? Еще? Она кивнула.
– Какая ненасытная девочка! – Он оторвал взгляд от глаз Мишель. – А твои губы. Любой мужчина жизнь отдаст, лишь бы прикоснуться к ним хотя бы кончиком мизинца.
Мишель улыбнулась. Волна предвкушения прокатилась по ее телу.
– А ты? Чем бы ты хотел к ним прикоснуться?
– Ладонью, малышка. – Фрэнк накрыл ее рот ладонью и тут же отнял. – Языком, любимая. – Кончик языка прикоснулся к уголкам ее губ. – Зубами, радость моя…
Взяв в плен ее пухлую нижнюю губу, он на мгновение сжал зубы и вобрал в себя вырвавшийся стон Мишель. Со следующим толчком, на этот раз глубоким, властным, Фрэнк отпустил руки Мишель, чтобы она могла обнять его покрепче. Мишель не заставила себя ждать.
Утром за окном было белым-бело. Зябко ежась, Мишель немножко потешилась мыслью о том, чтобы нырнуть обратно в теплую постель, под бок к Фрэнку. Увы, не выйдет. На крыльце вот-вот появится Джада и силком вытащит из дому.
Мишель натянула два свитера вместо одного, сменила шлепанцы на кроссовки, завязала «конский хвост» и через несколько минут уже сбежала вниз по ступенькам. Терпеливо дожидавшийся у двери Поуки встретил ее умоляющим карим взглядом.
– Ладно-ладно, – согласилась Мишель не слишком охотно, зная, что Поуки будет их тормозить, а Джада всю дорогу ворчать.
Мишель любила Джаду, хотя сама не сразу привыкла к тому, что подружилась с негритянкой. Чернокожих семей в округе было немного. Мишель втайне гордилась собственной расовой терпимостью, но у Фрэнка и его родни в разговорах об афроамериканцах нередко проскальзывали презрительные словечки. Единственное, чего добилась Мишель, – категоричного запрета употреблять подобные выражения при детях.
Теплая, тесная дружба – разве это не роскошь в наше время? Мишель эту роскошь ценила, однако между ней и Джадой случались и напряженные моменты. Джада, к примеру, одновременно и обвиняла, и оправдывала своего мужа, что Мишель казалось по меньшей мере нелогичным. Джада травила семью полуфабрикатами, что Мишель уж и вовсе не могла понять. Программы по телевизору они смотрели разные, по-разному оценивали кинофильмы. Словом, различий хватало, но подруги научились уходить от скользких тем.
Защелкнув замок поводка на шее Поуки, Мишель шагнула за порог. Девственный снежок заскрипел у нее под ногами, и по спине сразу побежали мурашки. Не сказать, чтобы очень холодно, однако мороз явно грядет. Поклонница чистоты, Мишель обожала свежесть утреннего зимнего воздуха и нетронутость первого снега. Могла бы – полетела б над улицей, чтобы не нарушать совершенство серебристо-белого покрова отпечатками своих ботинок и крохотных лап Поуки. Других следов на нежном, будто сахарная пудра, снеге не было.
Подняв взгляд от белой ленты тротуара, Мишель увидела выходящую из дома Джаду. Наверняка будет в дурном настроении – здешние зимы Джада ненавидит. Не страшно. Мишель была готова выслушать жалобы на погоду, а заодно и новости о семейной жизни Джексонов.
Джада натянула капюшон куртки до самых бровей. «Ну не создана моя кожа для этого климата! – думала она, потуже затягивая узел шнурка под подбородком. – Всю жизнь здесь живу, но так и не привыкла». Вот у родителей на Барбадосе – совсем другое дело; там кожа ее никогда не подводит, и волосы становятся послушными, упругими, «правильными», как говорит бабушка. «Правильные» – значит волнистые, а не скрученные в безнадежно тугие спирали и не требующие услуг парикмахера, чтобы их выпрямить. Джада отлично понимала, что все это только слова, а на деле «правильные» в бабушкином понимании – больше похожие на волосы белых, чем на кучерявые шапки соплеменников. Сама Джада подобного рода увертки ненавидела, но тем не менее была довольна, что Шавонна унаследовала ее волосы. И презирала себя за это. Шевелюра Кевона, который пошел в отца, такого значения для нее не имела – мальчик все-таки. Что добавляло к угнездившемуся в ней расизму еще и склонность к половой дискриминации. О волосах младшей дочери Джада старалась не думать. В конце концов, все в руках господа.
Выскочив на улицу, Джада первым делом вспомнила о вазелине. А заодно – снова – и о Барбадосе, где ее сочные губы никогда не трескались и не шелушились. Вытащив из кармана куртки тюбик, она толстым слоем смазала не только губы, но и все лицо, и руки. Без этой предосторожности на нее уже вечером без ужаса не взглянешь.
Боже, как она измотана! И выглядит, наверное, соответственно. Мишель же – Джада подняла глаза на приближающуюся быстрым шагом подругу – словно и не спала вовсе. Свежа, бодра, розовеет от мороза. Кончик носа чуть покраснел, а в остальном – само совершенство!
