Уинтерс ответил не сразу. Его поразил ровный, лишенный всяких эмоций голос Лайона.
– Нет, ребенок не был недоношенным, – сказал он наконец. – Тебе достаточно лгали, сынок. Я не буду покрывать их грехи.
Барон сел в ближайшее кресло. Он смотрел, как Лайон недрогнувшей рукой наливает ему вино, затем взял у него бокал.
– Ты для меня как сын, Лайон, Если я могу что-то сделать, чтобы помочь тебе пережить эту трагедию, только скажи.
– Вы открыли мне правду, дружище, – ответил Лайон. – Этого достаточно.
Лайон поднял свой бокал и опорожнил его одним большим глотком.
– Береги себя, Лайон. Я знаю, как сильно ты любил Летти.
Лайон покачал головой.
– Я выдержу. Я ведь всегда выдерживал, да, Уинтерс?
– Да, – ответил барон с усталым вздохом. – Уроки братства, несомненно, подготовили тебя к любой трудности.
– Есть одно поручение для вас, – заметил Лайон, потянулся к чернильнице и перу и стал что-то писать на листе бумаги.
– Я сделаю все что угодно, – сказал Уинтерс, не в силах больше выносить молчания.
Лайон закончил писать, сложил лист и передал его врачу.
– Сообщите новость Джеймсу, Уинтерс. Скажите моему брату, что его любовница умерла.
Глава 2
"Твой отец был таким красавцем, Кристина. Он мог бы выбрать любую женщину Англии. Однако ему нужна была я. Я! Я просто не могла поверить своему счастью. Я была всего лишь симпатичной, по меркам светского общества, ужасно застенчивой и наивной, словом, полной противоположностью твоему отцу. Он был таким утонченным, изящным, но в нем таилось столько доброты и любви! Все считали его самым замечательным человеком на свете.
Но все это, было, ужасной ложью"
Запись в дневнике
1 августа 1795 года
Лондон, Англия, 1814 год
Предстояла длинная ночь.
Маркиз Лайонвуд вздохнул и прислонился к каминной полке в гостиной лорда Карлсона. Небрежность его позы объяснялась чисто практической необходимостью: перенеся свой немалый вес на другую ногу, Лайон смог слегка унять пульсирующую боль. Рана по-прежнему постоянно беспокоила его, и резкая боль, молнией пронзившая коленную чашечку, никоим образом не улучшила его и без того мрачное настроение.
Лайон присутствовал на этом вечере по необходимости: его так долго уговаривали выполнить свой долг и вывести в свет его младшую сестру Диану. Нет необходимости говорить, что это доставило ему мало удовольствия. Маркиз подумал, что следует попытаться придать лицу приятное выражение, но это оказалось ему не по силам. Лайона слишком сильно мучила боль, чтобы его всерьез заботило, заметили окружающие его кислое настроение или нет. В итоге он остался при своей гримасе, которая стала его обычным выражением в последние дни, и скрестил руки на массивной груди жестом, полным смирения.
Граф Рон, верный друг Лайона еще со времен их бурной молодости в Оксфорде, стоял рядом с ним. Оба они считались красивыми мужчинами. Рон был темноволосым, со светлой кожей, шести футов роста, худощавым, безупречным в одежде и вкусе. Природа наградила его дерзкой усмешкой, которая заставляла дам забывать о его кривом носе. Их настолько завораживали его достойные зависти зеленые глаза, что все прочие недостатки оставались незамеченными.
Рон слыл дамским угодником. Матерей беспокоила его репутация, отцов волновали его намерения, а неразумные дочери тем временем, совершенно пренебрегая осторожностью, смело оспаривали друг у друга его внимание. Рон притягивал к себе женщин примерно так же, как мед влечет голодного медведя. Да, конечно, он был повесой, но перед ним невозможно было устоять.
Лайон, напротив, отличался поразительной способностью повергать в панику и бегство тех же самых милых и легкомысленных дам. Все признавали, что маркиз Лайонвуд может очистить комнату одним ледяным взглядом.
Лайон был выше Рона на целых три дюйма. Поскольку он обладал внушительными мускулами, создавалось впечатление, что он более массивен. Тем не менее его внушительная фигура не могла совсем уж отпугнуть наиболее решительных дам, которые были не прочь завладеть титулом. Как, впрочем, и черты его лица. Волосы Лайона были темно-золотистые чуть вьющиеся, длиннее, чем принято в обществе. Его профиль не отличался от профиля римских легионеров, чьи статуи выстроились вдоль Карлтон-хауса: скулы такие же аристократические, нос столь же классический, а рот столь же хорошо очерчен.
Только цвет волос Лайона ассоциировался с теплотой. Его карие глаза светились холодным цинизмом. Разочарованность сквозила во всех чертах его лица. Да и шрам не красил его. Тонкая рваная линия прорезала лоб, внезапно резко обрываясь в изгибе правой брови. Эта отметина придавала его лицу пиратское выражение.
Таким образом, сплетницы называли Рона повесой, а Лайона пиратом, но, конечно, никогда не осмеливались сказать им это в лицо. Глупые женщины не понимали, как подобные определения порадуют обоих мужчин.
К маркизу приблизился лакей.
– Милорд, вот бренди, которое вы заказывали. – Пожилой слуга церемонно поклонился, балансируя подносом с двумя большими бокалами.
Лайон подхватил оба бокала, передал один из них Рону и поблагодарил лакея, чем крайне изумил его. Тот вновь поклонился и оставил джентльменов одних.
Лайон опустошил свой стакан одним большим глотком.
Рон, заметив это, спросив, обеспокоенно нахмурившись:
– Тебя нога тревожит? Или же ты намерен напиться?
– Я никогда не напиваюсь, – заметил маркиз. И, уклоняясь от прямого ответа, добавил, пожав плечами:
– Нога заживает.
– Ты удачно отделался на этот раз, Лайон, – сказал Рон. – Теперь ты выйдешь из строя месяцев на шесть, а то и больше. И слава Богу, – добавил он. – Ричардс послал бы тебя в самое пекло хоть завтра, будь его воля. По-моему, тебе просто повезло, что твой корабль был уничтожен. Ведь ты теперь не сможешь никуда отправиться, пока не построишь новый.
– Я знал, чем рискуют-ответил Лайон. – Тебе ведь не нравится Ричардс, так ведь, Рон?
– Ему вовсе не следовало отправлять тебя с этим последним маленьким поручением, друг мой.
– Ричардс ставит государственные дела выше личных интересов.
– Выше наших личных интересов, ты хочешь сказать, – поправил его Рон. – Право, ты должен был уйти со службы вместе со мной. Если бы ты не был так нужен…
– Я ушел, Рон.
Граф не мог сдержать изумления. Лайон не зря опасался сообщать другу эту новость прилюдно: тот вполне мог издать громкий торжествующий вопль.
– Не надо так удивляться, Рон. Ты ведь уже давно; изводил меня уговорами уйти в отставку.
