— Откуда у тебя эта мерзость?
— Это подарок друга.
— Какого еще друга? Мальчика?
— Да.
— Ну и как же его зовут, этого мальчика?
— Аллен.
— Какой еще Аллен?
— Аллен Карстерс. Его семья живет на Филберт-стрит. Он учится в моем классе.
— Это кольцо — безобразная дешевка, — твердо сказала Дженнифер и протянула руку. — Отдай его мне. Я выброшу его на помойку.
Впервые за все свои шестнадцать лет Линдсей решительно покачала головой:
— Нет, мама, это мое кольцо. Это подарок, и я никому не отдам его. — Она спрятала руку за спину, подтверждая твердость своих намерений.
Дженнифер впервые ощутила себя полной дурой, стоя перед дочерью с протянутой рукой и ожидая от нее привычного послушания. Только сейчас она отчетливо поняла, что дочь ни за что на свете не отдаст ей это дурацкое кольцо. Господи, только бы у этой глупой девочки не было никаких сексуальных контактов с этим Алленом Карстерсом! Не хватало им сейчас только беременной Линдсей, которая с трудом координирует свои движения, поднимаясь по лестнице.
— Очень хорошо, — сказала она наконец, сдерживая внезапно нахлынувшее раздражение. — Держи его при себе, но помни, что от этого твои пальцы становятся еще более безобразными. Постарайся сделать так, чтобы твой Аллен Карстерс не залез ненароком под твое платье. Твой отец просто с ума сойдет, если ты случайно забеременеешь.
Линдсей тупо уставилась на свою мать, которая, как ей показалось, потеряла не меньше пяти фунтов с момента свадьбы Сидни.
— Этого не случится, мама. Ты же прекрасно знаешь, что я не допущу этого.
— Очень надеюсь на это, — со слабой надеждой в голосе сказала Дженнифер, впервые осознав, что ведет себя как самая настоящая дура. Ни один парень не польстится на Линдсей ради секса. Сама мысль об этом показалась ей совершенно абсурдной. Скорее всего этот Аллен Карстерс — начинающий гомосексуалист и видит в Линдсей только друга, с которым можно поделиться своими маленькими тайнами. Ее охватило чувство вины перед дочерью. Она крепко обняла ее, решив, что на этом нужно закончить неудачно начавшийся разговор. — Не сомневаюсь, что тебе понравится эта школа, Линдсей. Я просто уверена в этом. Ты же хорошая девочка.
Февраль, 1982
Линдсей любила мороз, который пощипывал за нос, любила снежные заносы и абсолютную тишину соснового леса, покрытого толстыми шапками снега. Она стала прекрасной лыжницей и каждый уик-энд проводила вместе со своими друзьями в Вермонте, в горах Элк-Маунтин. За эти шесть месяцев с ней произошли странные вещи. Куда делся угрюмый и угловатый подросток, каким она была некоторое время назад? Она постепенно приобретала ту самую грациозность, которая свойственна немногим женщинам. И помогли ей в этом лыжные прогулки. Именно на лыжах она впервые почувствовала себя уверенно и свободно и тут же поделилась своими впечатлениями с Гэйл Верт, своей самой близкой подругой, во время одной из поездок на склон горы Морон-Маунтин.
Гэйл, сногсшибательная блондинка, которая спускалась с ней в одной паре, восприняла ее слова вполне нормально.
— Ну конечно же, Линдсей, от твоей неловкости не осталось ни следа. Забудь об этом. Правда, твои волосы все еще сбиты в кучу, но если ты приедешь на следующие выходные ко мне домой, моя мама подскажет тебе, что можно с ними сделать.
Линдсей сняла свою красную лыжную шапочку и повернулась к Гэйл.
— Они у меня такие жесткие и закрученные, что вряд ли кто-нибудь сможет с ними справиться. — Ее слова прозвучали так легко и спокойно, как будто ее эта проблема волновала уже не до такой степени, как некоторое время назад.
— Нет-нет, она знает, что нужно делать с такими волосами. Значит, ты приедешь к нам?
— А что мне еще остается делать? Почему бы и нет? Мне будет очень приятно познакомиться с твоей мамой-чародейкой.
— Знаешь, Линд, твои волосы уже не такие курчавые, как раньше. Они стали просто волнистыми, но ты не можешь справиться с ними только потому, что они чересчур жесткие. Думаю, что мама поможет тебе найти на них управу.
— Помчались! — закричала Линдсей, когда они спрыгнули с сидений подъемника.
Это был тот самый горный склон, на котором для Линдсей закончился лыжный сезон 1982 года. Посреди него она упала и сломала ногу. На нее неожиданно налетел какой-то парень, который, видимо, впервые встал на лыжи, так как очень неумело спускался, и в конце концов полностью потерял контроль над ними. Сам он, кстати сказать, остался целым и невредимым, а вот она получила очень серьезный перелом и довольно долго пролежала в больнице. Самое интересное, что ей и в голову не пришло позвонить родителям, пока ее лечащий врач, молодая женщина с очень сильными контактными линзами, не напомнила ей об их существовании.
— Почему бы мне не сделать это вместо тебя, Линдсей? — неожиданно предложила она во время одного из осмотров. — Сейчас ты наглоталась болеутоляющих таблеток, и твоя бессвязная речь, безусловно, может порядком напугать их. Ты же знаешь, как ведут себя родители в подобных случаях.
— Моего отца ничто не может испугать, — грустно заметила Линдсей.
— В таком случае испугается твоя мать.
— Моя мать не лучше отца. Не волнуйтесь, доктор, все будет нормально. Не стоит об этом беспокоиться. Я здесь, а они в Сан-Франциско, и мне не очень хочется сообщать им о случившемся.
— Ерунда какая-то, — с недоумением сказала доктор Бэйнз. К величайшему изумлению Линдсей, первым человеком из числа родственников, которые навестили ее, была семидесятисемилетняя бабушка, появившаяся у ее постели на третий день после случившегося. Она была по-прежнему живой, очень подвижной и жизнерадостной в своем розовом шерстяном костюме и шляпе, напоминающей по форме старинный колокол. Увидев ее в своей комнате в общежитии, Линдсей чуть с кровати не свалилась.
— Ты не приехала домой на Рождество, — без обиняков заявила бабушка, как только остановилась у ее кровати.
Линдсей в это время весело болтала со своими подружками, положив загипсованную ногу на стул. Гэйтс обвела строгим взглядом комнату, задержав внимание на пакетах из-под чипсов и пустых банках из-под кока-колы. На ее лице тут же проступило неудовольствие от того бардака, который царил в этом жилище. Подружки Линдсей удалились почти сразу же после того, как она представила им свою бабушку. Осмотрев комнату, Гэйтс убрала несколько пустых пакетов и решила, что теперь стало намного лучше. Линдсей внимательно наблюдала за бабушкой, пытаясь вспомнить, вела ли она себя дома подобным образом. Нет, бабуля всегда сторонилась домашней работы и почти никогда никого не ругала, хотя Линдсей хорошо знала, что за всю свою долгую жизнь бабушка проглотила немало горьких ругательств.
— Садись, бабушка, — предложила она ей.
Гэйтс наклонилась над кроватью и позволила внучке поцеловать ее в щеку. Затем она выпрямилась и мило улыбнулась:
