Заснув уже под утро, я в тот день поднялся поздно. Виктор же, как я потом узнал, встал, по обыкновению, рано, так как мог спать очень мало. Я пил на террасе кофе, когда ко мне присоединился Хьюго. Он поинтересовался, не пойду ли я в церковь вместе с его семейством. Виктор и Элизабет уже дали свое согласие. Хьюго сказал, что если соглашусь и я, то Олд-холл явится сегодня в церковь в полном составе — совсем как вчера на игровое поле.
Хьюго спросил, как мы поговорили с Виктором. Я ответил, что еще ни разу не испытывал такого удовольствия от беседы, как этой ночью, и с большим энтузиазмом заговорил об исключительном интеллекте Виктора, о его образованности и живости ума. Таких, как Виктор, сказал я тогда, по моему разумению, и называют гениями, и тот факт, что он занялся филологией совсем недавно, увлекшись прежде естественными науками, укрепил меня в этом убеждении. Хьюго ответил на это не сразу; помолчав немного, он серьезно проговорил: «Ты прав, Джонатан. Когда Виктор появился в Ингольштадте, он был весьма далек от изучения языков». Потом он вдруг повеселел и принялся рассказывать мне забавную историю из студенческой жизни, суть которой состояла в следующем. Однажды Хьюго, будучи молодым и не очень примерным студентом, который учился далеко от дома, потратил больше положенного и из-за этого, да еще по той причине, что деньги из дому запоздали, задолжал порядком своей хозяйке, неумолимой шведке, которая не шла ни на какие уступки английским студентам. Она заявила, что если он немедленно не заплатит за квартиру, то может идти куда угодно. Тогда молодой человек бросился в лабораторию к Виктору и стал настойчиво стучать в дверь в надежде, что тот одолжит ему денег, пока не придет подмога из дома.
— Но он так был поглощен научными изысканиями, — рассказывал Хьюго с улыбкой, — что в итоге так мне и не открыл. Я колотил в дверь минут двадцать, поскольку знал наверняка, что он там, звал его по имени, объяснял, что это я, Хьюго Фелтхэм, — но все тщетно. Я видел свет в окне лаборатории, но Виктор был так увлечен своим делом, что ничего не слышал. Вот какой это человек! Вот как способен он концентрироваться на своей работе!
— А как же ты? — поинтересовался я. — Как у тебя сложилось с этой безжалостной хозяйкой?
— Она таки меня выдворила, — улыбнулся Хьюго. — Я провел пару ночей без удобств, расположившись со всеми своими пожитками на кладбище, пока наконец не прибыли деньги из Англии. Зато после этого я подыскал себе пристанище получше. У новой хозяйки и суп был понаваристее, и хлеб посвежее, и милая дочка в придачу!
— Право, Хьюго, ты из тех людей, которые в любом несчастье способны найти что-то веселое! — воскликнул я в восхищении.
— Однако после этого я не видел Виктора почти семь лет, — заметил Хьюго. — Ибо вскоре после того, как я перебрался на новое место, мне пришлось съездить ненадолго в Англию. Когда же я вернулся в Ингольштадт попытался отыскать Виктора — его и след простыл. Во время моего отсутствия он заболел, серьезно заболел, и уехал домой к семье.
В этот самый момент появился Виктор, одетый как подобает человеку, идущему в церковь. Он пересек лужайку и с улыбкой посмотрел на террасу. Я поздоровался. И вдруг в тот момент, когда я обратился к нему, туча закрыла солнце, и сад сразу стал другим. Все вокруг накрыла черная тень.
Вскоре вся наша компания направлялась в церковь. Мы были в следующем составе: я, Хьюго, его родители мистер и миссис Фелтхэм, Люси с сыновьями, Виктор и Элизабет Франкенштейны. Все мы дружно шествовали среди зелени полей. Когда служба закончилась, каждый из нас, как водится, опустился на колено, чтобы совершить личную молитву, а затем вместе с остальными прихожанами мы вышли из церкви. Однако вышли не все из нас — Виктор так и остался стоять на коленях. Не могу точно сказать, сколько времени его согбенная черная фигура оставалась на одном месте, пока все мы поджидали его снаружи. Жена его ничего не сказала по этому поводу, промолчали и все остальные, хотя я заметил, что Люси Фелтхэм непросто было убедить детей в том, что обеда придется ждать дольше обычного. В конце концов Виктор, серьезный и мрачный, вышел к нам, и мы все направились домой в глубоком молчании. Старшая миссис Фелтхэм сказала, что на обед будут поданы только холодные блюда: она придерживалась того мнения, что и слуги в воскресный день должны отдыхать и ходить в церковь. Когда Хьюго спросил, не станет ли матушка возражать, если мы прогуляемся по берегу, та засмеялась и сказала, что день отдохновения вовсе не представляет собой, в ее понимании, день скорби, когда все ходят с вытянутыми лицами, а дети сидят запертыми в доме, как в тюрьме, и им не разрешается читать ничего, кроме Библии.
Таким образом, более молодые представители нашей дружной компании отправились в этот день после обеда к реке. Здесь-то впервые я и услышал из уст Виктора Франкенштейна имя Марии Клементи.
3
Даже сейчас я так и вижу перед собой дам в легких платьях, гуляющих по берегу, узкую полоску воды, отливающую блеском, пронизанные солнцем кроны могучих деревьев на противоположной стороне реки. Кажется, я слышу смех детей, вижу, как два мальчика постарше в закатанных кверху брючках возятся с сетями на мелководье, а Элизабет Франкенштейн, одной рукой подобрав повыше юбки, держит ладошку своего малыша и ведет его в искрящиеся воды ручья.
Люси Фелтхэм сидит отдельно от нас в окружении всевозможных предметов, которые дамы считают необходимым брать с собой, отправляясь на дневную прогулку. Около нее шляпа, какой-то бальзам от укусов насекомых, яблоки, чтобы покормить лошадей по пути домой. Мы с Хьюго и Виктором сидим на траве в отдалении, потому что дамы предпочли сохранять дистанцию с Хьюго из-за его старой трубки. Сейчас он выпускает кольца дыма в кристально чистый воздух и наблюдает, как они плывут над водой, чтобы исчезнуть наконец среди крон деревьев. Довольные, мы сидим в тишине, пока Виктор не поворачивается ко мне и не говорит:
— Джонатан, после нашего разговора вчера вечером мне в голову пришла одна мысль. Не захотите ли вы присоединиться ко мне и провести один научный эксперимент, который я замыслил?
— Я посчитал бы за счастье это сделать, — с горячностью ответил я.
Хьюго, обрадованный тем, что наша дружба с Виктором зародилась благодаря ему, лучистым взглядом окинул нас обоих.
— Двое моих самых умных друзей заключают союз, — сказал он. — Какие интересные перспективы это сулит!
— Ты слишком высокого обо мне мнения, — заметил я без тени лукавства. У меня были, конечно же, некоторые способности, но они не шли ни в какое сравнение с обширными и точными знаниями, которыми владел Виктор, причем в самых различных областях. Там, где он шагал свободно и уверенно, я ковылял за ним, как едва научившийся ходить младенец.
— Дело касается мисс Марии Клементи, — продолжил Виктор, — о которой вы, несомненно, слышали.
Еще бы! Кто в наши дни о ней не слышал? Как-то весной она приехала в Лондон, чтобы выступить на Друри-лейн,[6]и вызвала настоящую бурю, исполнив роль Полли Пичем в «Опере нищих».[7]Был случай, когда у театра в надежде достать билеты собралось шесть тысяч человек, и директор театра, испугавшись толпы, вызвал полицию, чтобы обеспечить порядок. Клементи приглашали все, и толпа поклонников следовала за ней повсюду. Ходили слухи, что один из них разбился до смерти на Бонд-стрит, так как упал и, ударившись головой, пробил себе череп об угол здания, а все из-за того, что залез к приятелю на плечи, дабы увидеть мисс Клементи, проезжавшую мимо в экипаже. Когда она пела, голос ее был необыкновенно чист и сладостен. Она с такой легкостью брала самые высокие ноты, что казалось, будто поет не человек, а райская птица. Ее очаровательное лицо и фигура, ее элегантность в танце пленяли всех. Грация, легкость и гибкость, присущие этой женщине, делали ее похожей на ангела. Трудно было представить, что перед нами обычная смертная. Мне довелось видеть ее в роли Поли Пичам. После этого спектакля я вернулся домой совершенно околдованный, грезя лишь о ее невесомом теле и чарующем голосе. С тех пор я стал, как откровенно сказала мне тогда миссис Доуни, моя квартирная хозяйка, рабом Марии Клементи. Но такими же рабами, как я, ответил я ей тогда, стали все мужчины в Лондоне. На что она заметила довольно едко: «Меня это ничуть не удивляет, ведь мисс Клементи не может вымолвить ни слова, а это, вероятно, то самое качество, которое мужчины ценят в женщинах больше всего».
