Страстные рыдания Громилы продолжаются ещё с минуту, а Коди терпеливо и беззаботно ждёт, рисуя в грязи крестики-нолики.
Наконец, и скорбь Громилы начинает угасать. Он постепенно овладевает собой, потом встаёт, подхватывает на руки Коди. Тот крепко обвивает шею старшего брата своими паучьими лапками, и Громила уносит его в дом, не удостоив меня даже взглядом.
Я стою, как примороженный. Понимаю же, что пора убираться, но что-то держит меня, что-то твердит: погоди, ещё не всё! Наконец, я поднимаю с земли свою клюшку и пытаюсь отряхнуть её от грязи... По крайней мере, я надеюсь, что это только грязь. Разворачиваюсь и направляюсь к забору, соображая по дороге, что припереться сюда, а потом вмешиваться в жизнь здешних обитателей было огромной ошибкой с моей стороны, но в это время сзади раздаётся скрип двери. Оглядываюсь и вижу Громилу — он выходит из дома.
— Может, ты объяснишь, что тебе здесь понадобилось? — спрашивает он.
Мне теперь плевать на всякие вежливые расшаркивания и плевать на то, что вылетит из моего рта. А когда тебе всё равно, что говорить, правда вырывается наружу на удивление легко.
— Я шпионил за тобой. Хотел выяснить, что ты за фрукт и что у тебя за семейка.
Я ожидаю, что вот теперь он вызверится на меня по полной, но он лишь усаживается на крыльцо и хмыкает:
— Ну и как? Узнал всё, что хотел?
— Достаточно. — И добавляю: — Неужели ты действительно собирался стоять и наблюдать, как твой дядя избивает пацана?
Он смотрит мне прямо в глаза.
— С чего ты взял, что он стал бы его избивать?
— Ну, знаешь... Никто не размахивает так ремнём, если не собирается пустить его в ход.
Громила лишь плечами пожимает.
— С чего ты взял? Думаешь, что знаешь моего дядю лучше меня? Может, ему просто нравится орать, он наслаждается собственными криками — такое тебе никогда в голову не приходило?
Что-то всё это не вяжется, однако Громиле удаётся заронить в моё сознание семена сомнения, чего, безусловно, он и добивался. Но тут я кое о чём вспоминаю.
— Я видел твою спину. И я вполне в состоянии сложить вместе два и два.
Снова в его глазах вспыхивает злобный огонёк. И одновременно я вижу в них испуг. Совсем немного, но всё же.
— Два и два не всегда четыре, — говорит он.
Что-то в его тоне подсказывает мне, что он, возможно, прав. Может, и в самом деле всё совсем не так, как я думаю... Но опять-таки — что-то в его голосе звучит такое, что я понимаю: дело обстоит куда хуже.
— Во всяком случае, — произносит он, — ты молодец — не спасовал перед дядей Хойтом.
— Ну, вообще-то...
— Хочешь зайти? — спрашивает он.
Вот уж чего не ожидал.
— С какой радости мне заходить?
Он снова пожимает плечами.
— Не знаю... Может, тебе будет интересно узнать, что мы не хлебаем из одной миски с собаками. Или что я не изготовляю бомбы у себя в подвале.
— Я никогда и не говорил...
— Спорим, что ты так думал?
Я отвожу глаза в сторону. Сказать по правде, с того самого момента, когда я услышал, что они с Бронте встречаются, чего только я о нём не передумал! Одно другого хуже. Бомбы в подвале — это ещё самое невинное из того, что я ему приписывал.
— Ну? — говорит он. — Пойдём, налью тебе чего-нибудь попить.
Может, это очень храбро с моей стороны — противостоять его размахивающему ремнём полоумному дяде, но, уверен, Громиле потребовалось куда больше мужества, чтобы пригласить меня к себе в дом.
11) ДоговорённостьНадо сказать, я немного разочарован. Дом как дом. Конечно, запущенный и без всяких финтифлюшек, придающих жилью уют, и всё-таки это просто дом. Единственное, что можно о нём сказать — это что кругом царит та же бесцветность, что и снаружи. Обои поблекли, диван весь в пятнах, синий ковёр на полу заляпан бордовым и коричневым. «Не дом, а какой-то огромный подживающий синяк», — размышляю я.
Откуда-то из глубины помещения доносится звук работающего телевизора. Арочный проём за кухней ведёт в темноту, в которой мерцает экран. Должно быть, там гостиная, хотя я подозреваю, что гостей в этом доме отродясь не бывало, и комнату правильнее было бы назвать «берлогой дядюшки Хойта». Представляю её себе, как наяву: огромное полуразвалившееся кресло с откидной спинкой, телевизор, цвета в котором поблекли так же, как и всё в этом доме, бесчисленные пустые банки из-под пива...
Громила наливает мне лимонада.
— Можешь пить спокойно, не отравленный, — говорит он.
Я избегаю прикасаться к чему-либо. Не потому, что оно грязное, а потому что... нечистое. Не могу толком объяснить разницу; наверно, это как-то связано с моим снобизмом. Однако преодолеваю свою брезгливость и опускаюсь на кухонный табурет. В раковине полно грязных тарелок. Громила замечает, что я это замечаю.
— Извини, — говорит он, — мыть посуду — моя обязанность. Обычно я это делаю, как только прихожу домой.
— Чем занимается твой дядя?
— Работает в государственной дорожной службе, — отвечает Брюстер. — Водит каток в ночную смену.
По-моему, очень подходящая профессия для этого маньяка. В воображении тут же возникают жутковатые картинки: дядюшка Хойт со злорадной ухмылкой раскатывает в лепёшку несчастных зверушек, увязших в горячем асфальте...
Я поднимаю стакан, выставляя на обозрение Громилы костяшки пальцев — ободранные, в кое-как подживших волдырях.
— Откуда это у тебя? — спрашивает он. — Ботаников колотишь?
Ага, провокация! Не поддамся.
— Лакросс.
— А, — говорит он, — спорт. Должно быть, жёсткая игра?
Я передёргиваю плечами.
— Нормальная. Отлично подходит, чтобы выпустить накопившийся пар.
Он кивает.
— А как же ты выпускаешь пар, когда не сезон?
— Разношу клюшкой почтовые ящики.
Он смотрит на меня так, будто всерьёз верит моей трепотне.
— Шучу, — успокаиваю я, но, кажется, убедить Громилу не получилось. Я немного не в своей тарелке, потому что до сих пор весь разговор шёл только обо мне, так что меняю тему.
— Так значит, твой дядя работает на государственной службе; наверно, неплохо зарабатывает?
То есть, другими словами: «Если он хорошо зарабатывает, то почему вы так плохо живёте?»
Громила бросает взгляд в сторону гостиной. Мерцающие отсветы экрана играют в арочном проёме, отчего он кажется порталом в другое измерение. Скорее всего — в личный ад дядюшки Хойта. «Оставь надежду всяк сюда входящий».
