Глава 36
Пружины и маятники – VII
Спецборт представителя администрации президента США уже выехал на рулежку, когда Стауту позвонили из ЦРУ.
Минуту назад он был уверен, что дикая выходка русских выдохлась, превратилась в пшик, а возвращение бронетехники и десантников в Боснию – технический вопрос ближайших часов. Но более осведомленные коллеги разрушили все иллюзии советника Стаута. И путь ему предстоял назад в обрыдшую Москву.
Через час он снова был в МИДе. Так же по-хозяйски шествовал по красным коврам. Так же свысока смотрел на дипломатов полувассального государства. Но буквально за несколько часов что-то неуловимо изменилось. То ли воздух стал другим на вкус, то ли в глазах собеседников зажглась крошечная искорка неповиновения, саботажа, мятежа.
Взъерошенный Стаут с выпученными глазами разгребал на широком столе в переговорной комнате спутниковые фотографии. На снимках хорошего и очень хорошего качества легко опознавалась военная колонна. Косарев безучастно смотрел на американского советника, Гладышев прикинулся неодушевленным предметом. Министр по-прежнему находился вне доступа в другом измерении или далекой галактике.
Косарев рассматривал беснующегося Стаута с чувством глубокого удовлетворения. Безусловно, что-то происходило, но никто толком не мог объяснить, что именно. В отсутствие инструкций оставалось полагаться на экспромт и интуицию. Дурацкая, по сути, ситуация – нет установки от начальства, нет выработанной линии переговоров. Да и какие переговоры! Стаут давно вышел за рамки дипломатического протокола. Нависал над столом и обвиняюще тыкал в фотографии костлявым указательным пальцем:
– Вот! Вот! Вот! Бронетранспортеры! Машины сопровождения! Заправщики! Почему они покинули предписанное расположение в Боснии? Что они делают в Приштине? Зачем они там? Куда направляются? Я вас спрашиваю!
Косарев невозмутимо придвинул к себе одну из фотографий.
– А у вас точно свежие снимки?
Подключился и Гладышев. Нашел в себе силы встретиться взглядом со Стаутом, отодвинул к советнику ближайшую фотографию:
– Квадратики какие-то… Знаете, это может быть что угодно. И где угодно.
Советник перешел на русский:
– Прекратите паясничать! Вы все прекрасно знаете, что русская армия вторглась в Косово! Белый дом этого так не оставит!
Гладышев задумчиво посмотрел на Стаута снизу вверх. Потом аккуратно подтянул и поправил узел галстука. Звонким щелчком смахнул пылинку с рукава пиджака. Собрался с духом и ответил тоже по-русски:
– А при чем здесь, собственно, Белый дом, друг мой? Посмотрите на глобус: где США, а где Югославия и Россия… Вам не кажется, что вы перебарщиваете?
Стаут ошарашенно посмотрел на него, машинально переспросил:
– Пере… – что?!
Гладышев руками словно бы обвел контуры большой кастрюли, потом двумя пальцами снял воображаемую крышку:
– Борщ. Суп – борщ! Слишком много борща!
Стаут выпрямился, медленно багровея. Не говоря ни слова, подхватил со стула портфель и стремительно вышел из переговорной – чтобы больше никогда не вернуться ни в МИД, ни в Кремль, ни в Москву, ни в Россию.
«Гнездо», территория под контролем ОАК
Автономный край Косово, Югославия
12 июня 1999 года
Штерн проснулся от резкого стука в дверь. Вскочил, забегал, стал быстро одеваться. Крикнул по-немецки:
– Минуту! Кто там?
– Доктор, вы срочно нужны внизу, – ответила Ветон.
Когда Штерн спустился к въездным воротам, из нескольких грузовиков одновременно выгружались оаковцы. Уцелевшие помогали раненым. Крики боли и стоны смешивались с руганью. Пострадавших волокли в сторону солдатского лагеря.
Штерн и Ветон постарались сразу оптимизировать процесс. Тяжелораненых велели укладывать на траву рядом с шатром, легкораненым указали на лавки солдатской столовой.
Из кузова на землю спрыгнул Бледный. Он явно был не в себе – дергалась щека, зрачки сузились до размеров макового зернышка. Расталкивая всех на пути, он размашистым шагом направился к шатру.
– Вы не ранены? – спросил Штерн по-сербски. – Вам помочь?
Бледный что-то угрожающе прорычал по-албански и прошел мимо. Стоявшая неподалеку Ветон могла бы перевести доктору: «Не смей со мной говорить на собачьем языке!» – но не стала.
– Мне показалось, это болевой шок. Вы видели его глаза? – спросил ее Штерн.
– Это другое, доктор.
Бледный шагал в дальний конец лагеря, к большому навесу, огороженному толстой металлической сеткой и ею же разделенному на несколько зон. В этих загонах на дощатом полу сидели, лежали, стояли изможденные люди. Немытые, небритые, нестриженые, в изношенной одежде.
Чувствуя недоброе, за альбиносом увязалось несколько человек, включая Штерна. На подходе к загонам Бледный выдернул из кобуры пистолет. Попутчики опасливо притормозили.
– Сейчас попляшете, сербские ублюдки! – Бледный, не целясь, открыл стрельбу по загонам.
Закричали раненые, кто-то схватился за простреленную руку, остальные заметались по прозрачным клеткам. Мехмет напрыгнул на Бледного из-за спины, выбил пистолет, повалил на землю.
– Пусти! Убью! Порву! – зашипел альбинос, пытаясь вывернуться, но помощник погибшего Амира – новый десятник Смука – держал его изо всех сил и уговаривал:
– Тихо! Не дергайся! Зачем их убивать? Фитим не разрешает, хочешь рассердить его? Смотри, девку подстрелил! Зачем? Хорошая же девка была, наша, общая. Хочешь солдат обидеть?
Бледный постепенно обмяк, перестал брыкаться. Мутным взглядом посмотрел на загоны. В женской половине несколько женщин столпились над мертвой девушкой из Раковицы. В мужской лицом вниз лежал пленный солдат.
* * *
Смук, сгорбленный, перемазанный в копоти, сидел на краю лавки и смотрел, как от солдатского лагеря к нему бежит Штерн.
– Фитим…
– Быстро буди своих хирургов и ставь к столу, – приказал Смук. – Раненых полно, нельзя терять время.
Штерн подошел к нему вплотную, тихо возразил по-немецки:
– Мы же договорились, что хирурги должны отдохнуть перед большой работой!
