Часть пятая. Матросы «Матросской Тишины»
Глава первая. Капитан отвечает за все
Через два дня после разгрома фирмы «Эвтанатос» на двадцатый этаж черкизовского небоскреба поднялись трое оперативников.
– Гражданин Еремеев? – осведомился старший. – Ознакомьтесь с ордером на обыск и постановлением на арест.
– В чем дело, ребята?
– Вы обвиняетесь в незаконном хранении оружия и убийстве гражданина Леона Игоревича Ковальчука.
Обыск, проведенный на квартире, ничего не дал. Дельфа заперли в ванной, и он чуть не выломал дверь.
– Все правильно, – сказал он на прощание Карине. – Капитан отвечает за все. Я потерял пассажира, мне и отвечать.
Еремеева отвезли в следственный изолятор на Матросской Тишине. Так началась его новая – пятая жизнь…
Едва за спиной лязгнула тюремная дверь, Еремеев с порога крикнул в битком набитую камеру:
– Бывшие моряки есть? Ко мне!
Он прокричал это так, как будто прямо сейчас готов был увести бывших моряков из камеры на корабль. Народ в СИЗО невеселый и необщительный – каждый в свою беду, в свою думу погружен. Это не лагерный барак со своей железной иерархией. Но и здесь, конечно, своя групповщина. Вон старожилы-паханы лучший угол на нарах заняли, кучкуются… Оттуда и насмешки полетели:
– Адмирал Нахимов прибыл!
– На параше плавать будет…
Еремеев стоял как командир на плацу, объявивший построение. Он обводил камеру глазами: не может быть, чтобы среди двух десятков российских мужиков не нашлось хотя бы одного моряка!
Нашлось!
С нижних нар поднялся детинушка лет тридцати с примятым боксерским носом и черными буклями длинных волос, разбросанных по голым плечам, на правом синела наколка – дельфин в прыжке, якорь и буквы «КСФ», разбросанные по остриям румбовой звезды.
– Ну, я моряк… А дальше что?
– Дальше потолкуем кое о чем…
Они отошли, ловя на себе любопытные взгляды, в самый малолюдный угол камеры.
– Олег! – протянул руку Еремеев.
– Вова, – мрачно прогудел длинновласый боксер.
– На северном флоте служил? – кивнул на наколку Еремеев, безошибочно расшифровав литеры «КСФ» как «краснознаменный северный флот», а дельфина как эмблему подводных сил. – На лодках?
– Сначала на лодках, потом в Медвежьей Губе…
– В боевых пловцах, что ли?
– Ну…
– То, что надо!
– А чего надо-то?
– Пока что надо держаться вместе… Вон смотри, к нам кто-то еще подгребает.
К ним подбирался низенький и полный лысый бородач лет под сорок, одетый в мятый серый костюм и некогда голубую рубашку, естественно, без галстука.
– Вы, что ль, моряков спрашивали?
– Мы. На чем ходил?
– На сейнерах. Коком.
– Где?
– В Югрыбфлоте. Под Африкой паслись.
– Звать-то тебя как?
– Юрий Иванович Козликов. Можно сокращенно – Ереваныч.
– А почему «Е», а не Ю-риваныч?
– Это меня так за анекдоты про армянское радио прозвали. Я их уйму знаю: армянское радио спрашивают, что будет, если…
– Погоди. Чего тебе тут шьют?
– Растрату. Я тут бухгалтером в одной фирме работал.
– Беда, коль сапоги начнет тачать пирожник… А ты, Вова, за что?
– Угон личного автотранспорта.
– Ну а мне, орлы, мокруху клеют… Я вам вот что скажу. Все мы отсюда, конечно, выйдем. Тем более, что к полстолетию Победы кое-кому амнистия светит. Это я вам как бывший юрист говорю.
– Ты чего, из ментов, что ль? – насторожился Вова.
– Юрисконсультом в фирме работал.
– Ну, тогда ты Плевако! – уважительно протянул бывший боевой пловец, он же морской диверсант Вова.
– А чего тебя на авто потянуло? – усмехнулся Еремеев. – Угонял бы яхты или катера. Оно как-то поближе к основной профессии. Да и прибыльнее. Яхта знаешь сколько стоит?
– Сколько?
– Да столько же, сколько пять хороших «мерсов».
Вова задумался.
– Я сначала на мидиевой ферме под Феодосией работал…
– Ой, какой плов я из мидий делаю! – застонал Ереваныч.
– Да заткнись ты со своим пловом!
– Фу, Вовочка, как невежливо! – осадил его Еремеев. – Ты и в детстве такой был? Небось в няньку соской кидался?
– Я ж говорю, а он перебивает…
– Вот хрен я тебе дам своего плова попробовать! – окрысился бывший кок.
– Ша, ребята! – остановил их Еремеев. – Так мы никуда не уплывем. Давайте жить дружно! Тем более, что после СИЗО, после амнистии – вы же перворазники, надеюсь?..
– Ага, – подтвердил Вова.
– После выхода я беру вас к себе на пароход.
– То ты юрисконсульт, то ты капитан… – засомневался диверсант.
– Яхтенный капитан, – уточнил Еремеев. – Одно другому не мешает. И пароход у меня под парусами. И даже камбуз есть. Главное, нам здесь не потонуть. За друг друга держаться надо. Ну и я вам кое в чем помогу – по части тактики поведения на допросе.
В эту ночь они освободили себе на нижних нарах три «плацкарта» рядом. Никто и не пикнул, когда Вова, поигрывая татуированными бицепсами, бесцеремонно раздвинул чужие тюфяки. Еремеев лег в середину. Как ни странно, он засыпал в отличном расположении духа. СИЗО – это не бункер Гербария. Это раз. В камере у него своя команда, и он ее лидер, никто не заклюет. Это два. И три – перед глазами стоял мрак нового тоннеля, и снова надо было отыскивать дверь в его безнадежно глухой стене. А разве не этим он всю жизнь и занимался?
В ночной духоте под разносвистный храп двадцати мужских глоток ему снилась тишина сгоревшего Дома. Глубокая, долгая, чистая. Нервы, истрепанные Москвой, отходили в ней блаженно под шелковый трепет пламени в печи, под шум ветра в еловых лапах. Как Курск знаменит соловьями, Ростов – звонами, Абрамцево славилось тишиной.
Музыка Штрауса, втянутая в Дом по волноводам дедовского приемника, вплеталась в пляску огня на сосновых поленьях. Сначала отогревались стекла, потом настенные часы, сами собой пускаясь в ход, наконец, оживали мухи, зимовавшие в вате, проложенной между рамами. Дом наливался печным теплом и лунным светом.
…Вдруг проснешься посреди глухоманной ночи и услышишь звуки столетней давности – мельничный шум ветра в жесткой еловой хвое, собачий полнолунный вой, скрип печной дверки, звяканье кочерги, стеклянистый шорох древесных углей да тонкий трепет рвущегося пламени… А в окно из-под тяжелой еловой лапы зрит луна, и свет ее стекает отвесно по березовым стволам. И такая пронзительная тишина, что хочется заткнуть уши, чтобы хоть кровь в ушах прошумела.
