Общепринятые модели мышления должны быть сломаны. Тому, что называется «рациональным мышлением», необходимо противопоставить «нерациональное мышление»: наркомышление, мистицизм, инстинкты. Конечно, такое мышление на самом деле вовсе не является «нерациональным» — оно попросту вводит новые элементы в стерильную, застывшую, изношенную «рациональность», которая преобладает сейчас.
«Все подается так, — пишет Янкелович, — словно великие победы, одержанные в веках протестантизмом, индивидуализмом, рационализмом, наукой и индустриализацией, были достигнуты страшной ценой — ценой уничтожения сообщества». Давая дефиницию сообществу, Янкелович цитирует другого социолога, Роберта Нисбета:
Сообщество объемлет и включает в себя все формы отношений, которые характеризуются высокой степенью интимности, эмоциональной глубины, моральных обязательств, социальной спаянности и протяженности во времени. Сообщество базируется на человеке, взятом во всей целостности, а не в какой-то из своих ролей, которые, порознь, могли бы обеспечивать социальный порядок.
Макс Вебер, один из основателей социологии, чья фраза и задала для нас мелодию исполняемой здесь сонаты, глубокий историк рационализма, не раз задумывался о том, не лишается ли жизнь — при набиравших силу секуляризации и рационализме — своей тайны, очарования и смысла.
Но очевидно — а «очевидно», согласитесь, вполне рациональное наречие, — что сложное технологическое общество не исчезнет. Небольшие группки людей могут пытаться от него избавиться, строя свои коммуны с последним изданием «Каталога всей Земли»[47] в руках. (Я совершенно не иронизирую по поводу этого альманаха; лично мне было бы приятно увидеть какую-нибудь из моих книг в нем среди керосиновых ламп и гончарных кругов.) Всем же прочим остается как-то приспосабливаться, пытаясь объединить то, чего нам недостает, с тем, что у нас пока еще есть. Мы можем воспользоваться внешне рациональным подходом к оценке — для наших собственных рациональных и управленческих целей — этих перемен в этике и духовности. Однако полное принятие нерационального мира означало бы отказ от нашей исторической роли.
Как бы то ни было, однако иррациональность, тайна и магия — совсем не чуждые факторы на наших финансовых рынках. Это и было одной из центральных идей прошлой книги «Игра на деньги»: показать, что, в то время как язык Игры построен на рациональности и точности, сама Игра строится на поведении людей, со всеми присущими ему тотемами и табу, которые сделали бы честь любому племени где-нибудь в Новой Гвинее.
Перемены не происходят в течение одной ночи. Моральный кодекс, позволивший накапливать капитал на протяжении последних нескольких сот лет, поощряет в нас стремление к целенаправленности. В своем замечательном эссе «Экономические возможности для наших внуков» Кейнс писал:
Целенаправленность означает, что нас больше беспокоят отдаленные результаты наших действий, чем их непосредственное влияние на то, что нас окружает сейчас. «Целенаправленный» человек всегда старается обеспечить иллюзорное и ускользающее бессмертие для своих деяний, передвигая свой интерес все дальше и дальше в будущее. Он любит не свою кошку, а ее котят — и даже не ее котят, а котят этих котят, и так далее, до самого конца кошачьего рода. Для него варенье — это не варенье, если оно предназначено не для завтрашнего дня, сегодня варенья быть не может. Вот так, отодвигая варенье все дальше и дальше в будущее, он стремится к тому, чтобы его деяния обрели видимость бессмертия.
Может статься, что эпоха целенаправленности с ее имманентным требованием жертвенности начинает выдыхаться — пусть и очень постепенно. Это не значит, что другая эпоха или что-то там еще уже здесь, у дверей. Контркультура, возможно, не самый лучший проводник в будущее, уже потому, что она определяет себя через свою противоположность — ей легче описать то, против чего она бунтует, чем то, за что она стоит. Но все это может подтолкнуть нас к созданию некоего синтеза, заставить нас расширить понятие «рациональности», чтобы нащупать пути к консенсусу. Задолго до появления самого термина «контркультура» Кейнс описывал односторонность общества накопления. «Нас слишком долго учили стремиться, — говорил он, — а не наслаждаться». Может быть, через сотню лет, писал Кейнс, — сотню лет, считая с 1931 г., — главной проблемой человечества станет умение жить гармонично, мудро и хорошо.
Что же привело нас к этому перекрестку? Наука и сложный процент, развитие технологий и накопление богатства. Как мы видели, некоторые члены нашего общества изобилия и постизобилия уже прониклись этим духом.
Увы, наши взгляды как на науку, так и на сложный процент меняются. Наука уже не представляет собой абсолютное добро, как казалось в позднюю Викторианскую эпоху: радио плюс Пастер плюс электричество плюс паровой двигатель. Существуют даже сомнения в том, насколько ровно развивается наука: в своей книге «Структура научных революций» Томас Кун утверждает, что каждое поколение ученых переписывает учебники для того, чтобы наука была представлена в некоей непрерывности. Что же касается сложного процента, то Кейнс уточнил и этот момент во фразе, которую обычно не замечают: «при том условии, что не будет ни масштабных войн, ни серьезного прироста населения». Сложный процент не решит наших экономических проблем, если население растет быстрее, потому что в знаменателе у нас всегда стоит «на душу населения».
Повороты на пути встречаются неожиданно. Всего одно поколение назад наши индустриальные общества были озабочены тем, как поднять уровень рождаемости. Если бы мы действительно могли рассчитывать на «амортизационную подушку» науки и сложного процента, то в этом случае, наверное, с радостью и надеждой ожидали бы дня, когда (это снова Кейнс) «произойдут серьезные изменения в моральном кодексе… Мы наконец-то сможем избавиться от всех социальных обычаев и экономических подходов, влияющих на распределение богатства, вознаграждения и наказания, которые мы теперь пытаемся сохранить любой ценой, поскольку они невероятно полезны для накопления капитала».
А что же мы будем делать утром в понедельник?
Все вышеизложенные интеллектуальные упражнения попадают в опасную рубрику долгосрочных ожиданий. А мы уже знаем, что инвестор, ориентированный на долгосрочную перспективу, неизбежно кажется — и это снова Кейнс — «эксцентричным, нетрадиционным и опрометчивым в глазах большинства». Если долгосрочному инвестору удается преуспеть, это лишь убеждает остальных в его нетрадиционности. Но в случае неудачи «он не может рассчитывать на снисхождение. Житейская мудрость учит: для репутации лучше проиграть в рамках традиции, чем преуспеть нетрадиционным образом». А тем временем…
Алчность, ростовщичество и предусмотрительность еще какое-то время останутся нашими богами — ибо только они могут вывести нас из туннеля борьбы за удовлетворение насущных потребностей на солнечный свет.
