Это был первый этап плана «Б». Так или иначе, наутро машина не заведется. Телефона он в доме не видел. Можно позвонить в техпомощь от кого-нибудь из деревни, но он сразу возразит, что техпомощь тоже, наверное, не пробьется при такой погоде. Он предложит пойти за подмогой в какой-нибудь гараж.
Он ставил на то, что они не отпустят его одного в такой снегопад, что Герман, после некоторых колебаний, пойдет с ним вместе, чтобы указать дорогу, – но Лаура с ними не пойдет, Лаура останется дома.
Он сделал верную ставку.
Они подошли к узкому мосту через замерзший канал, Ян Ландзаат теперь шел впереди. Он не задумываясь перешел через мост и на противоположной стороне свернул налево.
Вечером первого рождественского дня, когда стал оформляться его первый план (план, который теперь, оглядываясь назад, можно было бы назвать планом «А»), один в своем жалком холостяцком жилище, он поискал дорожную карту, но все карты, насколько он помнил, остались дома.
Тогда-то он и подумал о бардачке своей машины, где всегда лежало несколько дорожных карт: карты с последнего летнего отпуска, может быть, даже карта Франции и совершенно точно – карта Нидерландов.
Где-нибудь по дороге, на заправке, купить карту Франции, если ее не окажется в бардачке, мысленно пометил он себе. Так «друзья в Париже» приобретут больше правдоподобия.
На следующее утро он убедился, что в бардачке действительно лежит только карта Нидерландов. Он примерно знал, как ему ехать, однажды он уже побывал в той стороне, в Кнокке, где дочки катались туда и обратно по бульвару во взятых напрокат педальных машинках, а они с женой, сидя на террасе, наслаждались креветочными крокетами, под которые выпили целую бутылку белого вина.
Ретраншемент еще был обозначен на карте Нидерландов, Терхофстеде – нет. Но он не ожидал больших сложностей с поисками. Как он увидел по карте, лучше всего было бы поехать на Влиссинген, а там переправиться на пароме в Брескенс. От Брескенса до Ретраншемента оставалось бы еще километров пятнадцать.
«А где это точно, Ретраншемент? Я о нем даже никогда не слышал». Они лежали, прижавшись друг к другу, в постели, на кровати в гостинице у выезда в сторону Утрехта. Лаура перегнулась через него, чтобы взять с тумбочки пачку сигарет. Их отношениям было две недели; тогда они еще делали это дважды, один раз торопливо, как в кино, – одежда стянута у самой двери, трусики и обувь разбросаны от двери до кровати, – а потом, после одной или двух сигарет, еще раз, медленно, со всем вниманием, дожидаясь друг друга. «Я больше не ездила, – рассказала она ему о домике родителей в Зеландии. – Когда я была маленькой, для меня это было приключение, а потом стало скучно с одними родителями и братишкой». Он спросил ее, где это точно в Зеландии, просто так, на самом деле это его не интересовало, но, услышав название Ретраншемент[19], он подумал, что она его дурачит. «Это не в самом Ретраншементе, а в маленькой деревеньке поблизости от него. В Терхофстеде. Прошлым летом мы с друзьями ездили туда целой компанией. И опять было здорово».
В последний вечер у него дома, в тот самый вечер, когда она потеряла в ванной сережку, она рассказала, что в осенние каникулы снова поедет туда с компанией друзей.
Как-то вечером, за несколько дней до рождественских каникул, он позвонил ей.
– Не вешай трубку! – сказал он поспешно. – Мне надо сказать тебе что-то важное.
Он услышал, как она вздохнула на другом конце провода; он постарался не думать о десяти своих предыдущих звонках, когда только дышал в микрофон.
– Пожалуйста, Ян, – сказала она. – Пожалуйста. Перестань.
– Ты права, – сказал он быстро. – Я перестану. За этим я тебе и звоню. Чтобы сказать тебе, что больше не буду.
Он был пьян, он изо всех сил старался говорить в бодром темпе – в надежде, что тогда она этого не заметит, – но чувствовал, как его слова поскальзываются, какого труда им стоит сохранять равновесие, как слова прилипают друг к другу.
– Ян, я кладу трубку. Мне это совсем не нужно.
– Подожди! Подожди немножко! Дай мне договорить, я скоро закончу. Потом можешь вешать трубку.
Теперь он был готов услышать короткие гудки, но трубку она не повесила; она ничего не говорила, но и не отключалась.
«Мне не хватает тебя, Лаура. Без тебя я не могу жить. Без тебя я и не буду дальше жить. Еще до конца года я разделаюсь с этим».
Прикрывая микрофон одной рукой, другой он схватил и поднес к губам бутылку виски.
– Я хочу в последний раз с тобой увидеться, – сказал он, сделав три глотка. – Нет, это не то, что ты думаешь, – добавил он быстро, снова услышав, как она вздохнула. – Я ничего от тебя не хочу, клянусь. Я только хочу проститься с тобой по-человечески. После этого, обещаю, я больше не буду тебе звонить. Скажи только где. Просто в кафе, где хочешь. Завтра. Или послезавтра.
– Завтра я не могу. А послезавтра меня здесь не будет. Я уезжаю.
Он почувствовал какой-то пузырь под самой диафрагмой, пузырь, который рвался наружу. Он снова прикрыл микрофон рукой и попытался рыгнуть, но наверх вышло только немного виски, виски и еще что-то.
– Куда ты едешь?
Нет, об этом он не должен был спрашивать.
– Мои родители едут в Нью-Йорк, – сказала она.
– Ты едешь в Нью-Йорк? Как здорово! А ты едешь уже послезавтра? Ну, может быть, мы еще можем…
«Может быть, тогда мы можем встретиться еще сегодня вечером?» Но хорошей эта мысль не была, он не знал, который час, – он знал, во сколько ей позвонил, но потом потерял всякое представление о времени.
– Я с ними не еду, – сказала она. – С ними едет братишка.
Вот тогда-то он и понял – несмотря на шум в пьяной голове, – понял, что не должен дальше расспрашивать. Ее родители едут в Нью-Йорк. С братишкой. Она сама себе хозяйка, у нее нет причин куда-то уезжать, но она все-таки уезжает, она сама только что это сказала.
С ним! Он зажмурился. В течение трех секунд он думал о женоподобном теле Германа, о сосульках его немытых волос, о бисерном браслете у него на запястье, о его вонючих резиновых сапогах, о его уродливой челюсти. Черт, как это возможно?
– У меня идея, – сказал он. – Все на твое усмотрение. Ты не хочешь увидеться со мной сейчас. Ты не можешь увидеться со мной сейчас. Давай тогда договоримся, что ты позвонишь мне сама. Когда у тебя получится. Может быть, сейчас ты еще думаешь, что нам не нужно видеться, но, Лаура, это не так. А когда – решать тебе. От меня ты больше ничего не услышишь.
На заправочной станции между Гусом и Влиссингеном, где он остановился, не оказалось карты Франции, зато была подробная карта Зеландии. С этой-то картой он и сверился назавтра на чердаке, в первом утреннем свете. Ближайшим крупным населенным пунктом был Слейс. Терхофстеде тоже был обозначен на этой карте, он кое-как запомнил дорогу – и туда, и обратно.
