– Верно, – коротко бросил он, почувствовав облегчение: все-таки узнали.
– Пожалуйста, по этой лестнице вверх и направо, доктор Карр. Пройдите в стеклянные двери.
Он поднимался по лестнице, лихорадочно соображая, как бы избавиться от ощущения, что вот сейчас он сам себя выставит дураком. Сквозь стеклянные двери увидел помещение приемной, роскошно обставленной, но какой-то до странности стерильной: без окон, стены темные, так и давят на тебя. Никого не было видно, никто не вышел, когда он переступил порог. Внутри в прихожую выходило несколько дверей – все закрыты. Подошел к столу в центре, словно придавленный тишиной: даже звуки шагов терялись в толстом ковре на полу. У всех кресел был такой вид, словно никто никогда в них не сидел.
Карр ждал. Клацнул дверной замок. Карр резко обернулся. В раскрытой двери стоял мужчина. Вряд ли контраст с ожидаемым мог быть более разительным и обескураживающим. Вместо Крауча, подрагивающего сверх меры напряженными мышцами коротышки-бультерьера, ко встрече с которым готовился доктор, глазам предстал мужчина, по-собачьи худой, как борзая, стоявший в дверях с таким видом, словно собирался выйти на демонстрационный ринг и позволить всем полюбоваться своими статями. Словно удовлетворившись впечатлением, какое намеревался произвести, мужчина шагнул вперед.
– Доктор Карр? Я Роджер Старк.
Аарон Карр пожал протянутую руку, хотя пожатие вышло слабым и неуверенным, силы окончательно его покинули, когда прозвучали слова:
– К сожалению, вы только что разминулись с мистером Краучем: он не более пяти минут назад уехал в Филадельфию. Но, прошу вас, входите, доктор. – Тут Старк улыбнулся, но слишком запоздало, будто одумавшись, и вряд ли улыбка эта хоть что-то значила.
Хотя имя «Роджер Старк» чем-то смутно помнилось, однако, даже если Аарон Карр о нем что и слышал, это никак не указывало на положение обладателя этого имени в «Крауч карпет» и никак не помогало представить себе, что он за человек. Впрочем, первые впечатления говорили больше, чем любое предварительное описание. Почти мгновенно он увидел в Старке очередную болванку, изготовленную в той самой новомодной форме, по которой, как он узнал еще в клинике Аллисона, ныне отливалось все больше и больше корпоративных руководителей. Джон Хомер, коллега по клинике, описывая как-то осмотренного пациента, так охарактеризовал этот тип: «Двадцать лет назад восседал бы он на бухгалтерской табуретке, нацепив на нос очки с зелеными дымчатыми стеклами. Теперь же, когда эти ловкачи научились жульничать с цифрами, они были причислены к новой аристократии».
Однажды установленный, характер поведения этих новых патрициев легко узнавался по их трехсотдолларовым костюмам на заказ, по их британским туфлям, по их звездным сапфирам в запонках и заколках. Многие из них окончили гарвардскую школу бизнеса: это заведение, похоже, сделалось меккой для новой касты ловкачей жульничать с цифрами, – только, где бы ни производилась отливка, болванки повсюду выходили как на одно лицо. Можешь, при необходимости, получить диплом и в любом менее престижном вузе, зато без непроницаемого, лишенного выражения лица просто пропадешь. Похоже, высшим отступничеством от кастового отличия становилась утрата холодности, малейшее проявление чувства, а тем паче – неловкости. При всех и всяческих обстоятельствах необходимо было внешне сохранять налет циничности, настаивать на отдельной позиции, не выказывать совершенно никакой личной привязанности ни к своим коллегам и сотрудникам, ни к компании, которой ты в данный момент служишь как профессиональный управленец. Именно этот упор на профессионализм, столь часто провозглашаемый, побудил Аарона Карра приравнять новую породу руководителей корпораций к некоторым известным ему деятелям медицины, специалистам, которые, добиваясь почестей и выгоды, делали ставку на застывшее лицо и аристократические манеры. Установив для себя подобное сходство, Карр почувствовал, что ему стало легче понимать их… и в равной мере больше потянуло сбить с них спесь.
У всех у них было, как он обнаружил, общее уязвимое место: претензия на причастность к культуре, как правило, находившая выражение в коллекции модерновой живописи (подобающе свободной от эмоций и отрешенной, само собой). Именно эта мысль пришла ему в голову, когда он переступил порог комнаты, больше похожей на музей, чем на деловой кабинет. Атмосфера полностью противоположная той, что была в прихожей: строгость до озноба, стены, лишенные красок, если не считать висевших на них полотен. Их коллекция вызывала жуть отчаяния: она ничего не говорила о человеке, который ее собрал, – разве что, возможно, о том, что, приобретая их, он руководствовался компьютерным анализом аукционных цен.
Направляемый прикосновением кончиков пальцев Старка к своему локтю, Карр, чувствуя себя неловко от оказываемого покровительства, добрался до предназначавшегося ему кресла. И среагировал так, как всегда реагировал, чуя опасность оказаться приниженным: мысленно извлек Старка из трехсотдолларового костюма, быстренько представил его всего-навсего очередным пациентом у себя в смотровой, обнаженно невыразительным, с до того тощей, как скелет, фигурой, что становилось ясно, у ее обладателя вполне хватает самообладания противиться удовольствиям принятия пищи, или, что скорее, он настолько подавил в себе все естественные желания, что больше не способен чувствовать любой голод – кроме голода до денег и власти.
– Мистер Крауч огорчится, узнав, что разминулся с вами, – заговорил Старк, обходя кресло за своим столом, бывшее точной копией изделия из клееной фанеры и черной кожи, каким Харви Аллисон, всегда чуткий к новейшим представлениям пациентов о статусе, пользовался в качестве собственного трона.
– Я остановился всего на минуту-другую, – сказал Аарон Карр, уклоняясь от опасности быть сбитым с толку льстивостью приветственных речей, хорошо помня, что это – обычно разыгрываемый профессиональный гамбит. – Я еду на совещание в Балтимор.
– Весьма рад слышать, – вскользь бросил Старк, с заученной грацией усаживаясь в кресло. – Это какое-то совпадение, доктор, что вы вот так появились здесь. Только вчера вечером я подумывал, нельзя ли будет нам с вами немножко поболтать кое о чем. – Он откинулся назад, мимоходом разъясняя: – Мистер Крауч был так добр, что передал мне одну из ваших статей. Очень интересно.
Карр невнятно пробормотал слова признательности, глядя на часы и готовясь извиниться за свой скорый уход.
Старк повернулся боком к столу и поднял ногу, уложив свой британский ботинок на обитую кожей специальную подставку в тон креслу.
– Вы, как я понимаю, вполне убеждены, что эмоциональный стресс является первопричиной сердечного приступа?
– Все свидетельства указывают на это, – решительно и твердо ответил доктор в надежде на том и остановиться. Крауча он упустил, так что лучше всего убираться отсюда, да поскорее. Увы, не удержался и добавил: – Во всяком случае, для тех, кому еще нет пятидесяти.
– Это должно вызывать в вас, доктор, большое чувство удовлетворения: принять человека, находящегося в самом расцвете сил, и провести его через то, что зачастую столь разрушительно сказывается на личности.
