Я сменила тему. Но я понимаю, что надо рассказать, и я это сделаю. Как и о том, что подслушала часть его утреннего разговора с Гильермо. Вскоре я стану девочкой без секретов.
Решив, что наброски достаточно хороши, я закрываю альбом и сажусь за стол со швейной машинкой. Уснуть я точно не смогу после всего, что случилось сегодня, и днем, и ночью, и с Оскаром, и с Ноа, и с Зефиром, и с призраками, да и в любом случае я хочу начать шить халат для Гильермо из обрезков развевающихся платьев. Я достаю из рюкзака его старый халат, который я утащила, чтобы снять мерки. Я раскладываю его на столе и вдруг замечаю, что в переднем кармане что-то есть. Я достаю пару блокнотов. Беру один, листаю. Там только записи и списки на испанском языке, ну и наброски, как обычно. На английском ни слова, для Дражайшей ничего нет. Я принимаюсь за второй, там почти то же самое, но вдруг нахожу английский текст, и он точно адресован ей, это три черновика с небольшими вариациями, видимо, ему очень хотелось сказать, как можно точнее. Может, он собирался отправить электронное письмо? Или открытку? Или, может, в черной бархатной коробочке с кольцом.
Вот тот вариант, в котором меньше всего зачеркиваний:
Я больше так не могу. Мне нужно знать ответ. Я не могу без тебя жить. Я – всего половина человека, половина тела, половина сердца, половина головы, половина души. И решение есть только одно, ты это знаешь. Должна была уже понять. Неужели ты можешь не знать? Выходи за меня, любимая. Скажи «да».
Я падаю на стул. Она отказала. Или, может, Гильермо так и не сделал предложение. В любом случае, бедолага. Как он там сегодня сказал? Когда сердцу плохо, искусству хорошо. Очевидно, так и вышло, его сердцу было очень плохо, а творчеству на пользу. Я сошью ему самый красивый халат, будет творить в нем. Я роюсь в пакете, выбирая красные, оранжевые, фиолетовые, сердечные цвета.
И начинаю сшивать кусочки.
Я даже не знаю, сколько длился этот стук, прежде чем я осознала, что это не машинка чудит, а со стороны окна. Оскар? Он что, рискнул подобраться к единственному светлому в доме окну? Наверняка он. Я тут же подлетаю к зеркалу, слегка встряхиваю головой, чтобы оживить прическу, а потом уже изо всех сил, чтобы придать волосам максимальный объем. Достаю из ящика самую яркую помаду. Да, я так хочу. Еще и снимаю одно из лучших платьев со стены – может, льнущее? – а потом делаю ровно следующее.
– Секундочку, – ору я в сторону окна.
– Отличненько, – отвечает Оскар.
Отличненько!
Я стою перед зеркалом в полный рост в своем льнущем платье – это мой ответ развевающемуся. Оно кораллово-красное, облегающее, как у русалки, а внизу расходится рюшками. Меня в нем никто ни разу не видел, как и в других платьях, которые я сшила за последнюю пару лет. Включая меня саму. Я шью их все по себе, но воображаю, что они для другой девчонки, и постоянно думаю, что, если кто-нибудь откроет мой шкаф, решит, что мы тут вдвоем живем, и захочет подружиться с той, второй.
Вот ты где, думаю я, и тут меня осеняет. Значит, для нее я придумывала все эти наряды, даже не догадываясь об этом. Если у меня когда-нибудь будет своя коллекция, как у бабушки, я назову ее: «Такая».
Я подхожу к окну, раздвигаю шторы, поднимаю стекло.
Он смотрит, не веря своим глазам.
– Боже мой! – восклицает Оскар. – Вы только посмотрите. Блин, вот это да. Потрясающе выглядишь. Такты одеваешься, сидя дома по ночам одна? А средь бела дня ходишь в мешках из-под картошки? – Его лицо расплывается в характерной безумной улыбке. – Пожалуй, ты самый эксцентричный человек из всех, кого я знаю. – Он упирается руками в подоконник. – Но я не за этим пришел. Я уже на полпути обратно вспомнил, что мне надо сказать тебе кое-что очень важное.
Он подманивает меня указательным пальцем. Я наклоняюсь и высовываюсь в ночь. Нежный бриз треплет волосы.
Его лицо становится серьезным.
– Что? – спрашиваю я.
– Вот что. – Он так быстро берет меня за голову, что я даже не замечаю движения, и целует.
Я отстраняюсь на миг, не зная, можно ли ему доверять – ведь это было бы безумием. Но что, если я все же доверяю? Просто доверяю? И знаете что, даже если он выдохнет меня и я попаду на тот свет, то так тому и быть…
И в этот самый момент. Может, потому что льющийся с неба лунный свет так освещает его сверху, или свет из моей комнаты особым образом падает ему на лицо, или просто я наконец дозрела увидеть это – то, что ускользало от меня с нашей первой встречи.
Он позировал Ноа.
Оскар был на том портрете.
Это он.
И я всегда это именно так себе и воображала.
Я снова высовываюсь в ночь.
– Я же за тебя почти весь мир отдала, – говорю я, входя через главную дверь в свой собственный любовный роман. – И солнце, и океан, и деревья – всё, я всё отдала за тебя.
На его лице мелькает недоумение, которое быстро сменяется восторгом. И я так же быстро протягиваю к нему обе руки, притягиваю его к себе, ведь это же он, и все те годы, когда я не видела, не делала и не жила, пробивают дамбу этого момента, и я начинаю жадно его целовать, я хочу ласкать Оскара, я тянусь к нему руками, а он ко мне, его пальцы завязываются узлами у меня в волосах, и я, не успев этого заметить, целиком высовываюсь из окна и валю его на землю.
– Человек за бортом, – шепчет он, обнимает меня, и мы хохочем, но потом смех стихает, потому что кто же знал, что поцелуи могут быть такими, что так могут поменять внутренний пейзаж, выплеснуть океаны, направить реки в горы, а дождь – обратно в небо.
Оскар переворачивается и ложится на меня, я чувствую его вес, как и вес того, другого дня, и Зефир начинает вклиниваться между нами. У меня напрягается все тело. Я открываю глаза, испугавшись, что и сейчас со мной окажется ничего не видящий чужой человек, но чужого человека нет. Со мной Оскар, и он всецело здесь, и его лицо полно любви. Вот почему я ему доверяю.
Любовь видно. Она выглядит, как это лицо. Для меня она всегда была именно этим безумным асимметричным лицом.
– Все нормально, – говорит он, касаясь моей щеки большим пальцем. Словно знает, что случилось.
– Точно?
Вокруг тихонько шелестят деревья.
– На сто процентов. – Он приподнимает ракушку. – Слово даю.
Ночь теплая, робкая, едва касается нашей кожи. Она укутывает нас, сплетая вместе. Оскар медленно и нежно целует меня, и у меня со скрипом открывается сердце, и воспоминания о событиях на пляже в тот страшный-престрашный день смывает, и вот так просто заканчивается мой бойкот.
Сосредоточиться на Оскаре, когда он оказывается в моей комнате, становится очень трудно, потому что Оскар у меня в комнате! Оскар, с того самого портрета!
Он офигел, узнав, что и те платья, что висят на стенах, и то, что на мне, сшила я сама, а теперь он держит в руках мою фотку, где я плыву на доске. Он тоже достает меня из камня, только без зубила и молотка.
