– Поскольку сегодня мы в последний раз собрались вместе, полагаю, мы должны заключить соглашение, которое поможет нам в будущем. Начиная с этого момента все мы должны уважать решения, которые будут приняты простым большинством. Скоро мы вернемся домой, многие окажутся вдали от этого рудника, и едва ли будет возможно собрать всех нас вновь. Но нравится это вам или нет, все должны согласиться уважать общие решения группы. – Ильянес напомнил о том, с чем они согласились ранее: ни при каких обстоятельствах никто из них не имеет права разглашать то, что произошло со всеми ними. Эта история – самый ценный их актив, и он принадлежит им всем. – Я хочу, чтобы все присутствующие подтвердили согласие уважать все, о чем мы договорились, дав честное слово. Дело не только в наших общих интересах, дело в том, насколько вы уважаете себя как мужчины. Потому что если вы любите себя и уважаете, то будете защищать и права других.
Под конец речи Ильянес потерял самообладание и разнервничался, потому что просил мужчин поверить обещанию, данному на словах, которое столь же священно и нерушимо, сколь мимолетно и невесомо, как и вздох, с которым эти слова сорвались с губ. Он просил их сохранить верность абстрактным понятиям чести и солидарности, просил устоять перед искушениями, подстерегающими их на каждом шагу – перед реальной славой и реальными деньгами в том сумасшедшем и не скованном условностями мире на поверхности.
Один из шахтеров вышел вперед, чтобы выразить свое несогласие, – Эстебан Рохас заявил, что не доверяет Ильянесу и что не согласен с тем, что только что услышал. Кое-кто из собравшихся негромким ропотом поддержал его, и атмосфера последнего собрания внезапно накалилась. Каждому предстояло заботиться о своей семье, а не рассчитывать на помощь группы, иного нельзя и ожидать от разумного и ответственного мужчины. Но эти голоса оказались в меньшинстве, и в конце концов шахтеры пришли к общему согласию, что все они поровну разделят доход от будущей книги или фильма. А потом они проголосовали, назначив Ильянеса их официальным спикером на поверхности.
Для Марио Сепульведы назначение Ильянеса выразителем общего мнения стало личным оскорблением и глубокой душевной раной, которую нанесли ему те, о ком он неустанно заботился и кого опекал. На шахте он обрел новое призвание – стал голосом справедливости и правды, но он не сможет поведать миру о чуде, случившемся в пустыне Атакама. «Они отобрали у меня лидерство, – говорил он. – Это стало для меня жесточайшим ударом и самым подлым предательством за те семьдесят дней, что я провел внизу».
Заточение на шахте «Сан-Хосе» придало существованию Марио Сепульведы новый смысл, и он уразумел величие той жизни простого работяги, которую вел до сих пор. Он остался в долгу перед рудником, и в полдень 12 октября, за двенадцать часов до того, как первый из них должен был подняться на поверхность в «Фениксе», стал готовиться сказать последнее «прости» кавернам и коридорам шахты. Вернувшись на то место в Убежище, где спал, Марио принялся сооружать мемориал в память о проведенных здесь месяцах. Когда последние люди покинут галереи, те превратятся в нечто вроде капсулы времени, важной достопримечательности Чили и всей горнодобывающей промышленности, которой самой судьбой уготовано отныне прозябать в безвестности долгие годы и века. Поэтому Марио написал письмо для тех, кто, быть может, заглянет сюда спустя долгие десятилетия, а к стальной сетке, закрывающей стену подле его кровати, прикрепил кусок картона, на которой указал свое полное имя и дату рождения, а ниже приписал: «Марио Сепульведа жил здесь с 5 августа по 13 октября». Рядом он прикрепил несколько фотографий своей семьи, которые родные прислали ему с поверхности, а над ними привязал маленький венок и собранную им коллекцию чилийских флагов. После этого он отправился на отметку 90, где происходили многочисленные события, в том числе и попытка взрыва с целью дать о себе знать наверху. Марио собрал несколько камешков на сувениры. «Для меня эта отметка олицетворяла надежду и стремление выжить», – рассказывал он. Он намерен презентовать эти камни Андре Сугаррету и инженеру Андресу Агилару, сыгравшим ключевую роль в спасательной операции, ну и президенту страны, разумеется.
Пока Марио был занят своими делами, готовился к отъезду и Рауль Бустос. Он тоже собрал несколько камешков, но потом отнес их к Яме и стал швырять, давая выход душившей его ярости. Вот тебе, рудник «Сан-Хосе»! Получай! Concha de su madre! Затем вместе с остальными Рауль вооружился несмываемым маркером и принялся сердито малевать граффити на автомобилях, являющихся собственностью горнодобывающей компании «Сан-Эстебан», написав несколько ернических «Спасибо!» владельцам рудника и их матерям. Кроме того, Рауль попрощался с тем местом, где спал на отметке 105. Он собрал целый коллаж из распечаток тех фотографий, что прислала ему семья, и теперь снял эти изображения, которые развлекали его на протяжении долгих одиноких дней, когда он всей душой жаждал оказаться дома. «Я смотрел на них и вспоминал мысли, что приходили мне в голову тогда. Мысли о блюдах, которые не могу попробовать, или о днях рождения, которые пропустил», – рассказывал он. Он тайком углубился в неприметный коридор, где никто не мог его увидеть, и сжег собранные фотографии. «Мне хотелось, чтобы от этих болезненных воспоминаний не осталось и следа, чтобы они растаяли, как дым», – говорил он, и вскоре пепел унес легкий сквозняк, гулявший в коридоре. Вернувшись на отметку 105, он старательно уничтожил все следы своего пребывания здесь. Подобно Марио Сепульведе, Рауль Бустос представлял себе «Сан-Хосе» в далеком будущем, когда люди с камерами вернутся на это место чилийской истории, в эти каверны, где он страдал от страшного чувства одиночества, которого не испытывал еще никогда. «Я не хотел, чтобы кто-нибудь увидел это, пришел сюда позже и сказал: “Смотрите, вот здесь спал Рауль Бустос”. Эти воспоминания были очень личными, и они принадлежали только мне».
Перед самым уходом Виктор Сеговия успел сделать последнюю запись в дневнике. «Земля дарит рождение тридцати трем своим детям после того, как вынашивала их на протяжении двух месяцев и восьми дней», – написал он. У него еще было время вспомнить, как сам он пришел наниматься в компанию «Сан-Эстебан» в далеком теперь уже 1998 году, когда компания владела несколькими рудниками, и о том, на каких должностях он работал и какие несчастья случались с его товарищами за эти двенадцать лет. Он был бурильщиком, экспертом-взрывотехником, оператором погрузчика. Водитель грузовика погиб под завалом в выработке на соседнем руднике «Сан-Антонио», а еще один скончался в дорожной аварии, направляясь на работу. Два человека погибли на его глазах уже на руднике «Сан-Хосе». Но в их смерти Виктор винит не рудник, а «…тех, кто пожалел денег, чтобы сделать шахту безопасным местом работы». После стольких лет рудник стал для него вторым домом, он испытывал стойкую и неизменную привязанность к его извилистой и сложной архитектуре, неброской грубоватой красоте его неровных стен и галерей. На странице в своем дневнике Виктор нарисовал сердце, внутри которого написал «Я ЛЮБЛЮ “САН-ХОСЕ”». Ведь шахта похожа на него: ущербный и запущенный, он тем не менее достоин любви и уважения. «”Сан-Хосе” ни в чем не виноват, – написал он. – Вина на людях, которые не знали, как им управлять».
