Ознакомительная версия. Доступно 17 страниц из 82
– А чтобы дурака не валял, – спокойно ответил «пенсне». – Давай я тебе чуть подробнее обстоятельства времени и места изложу, раз ты филолог. Как и я. Окончил тот же факультет в девятьсот десятом. Так что кое-что ещё помню. И что ты с университетским образованием – вижу. Тут не прикинешься. Что в ту, что в другую сторону.
– А я вот помню, как бывший камергер дворником успешно много лет прикидывался, – неизвестно к чему сказал Волович. Видимо, просто по привычке не оставлять без ответа ни одну реплику собеседника.
– Чушь! Час-другой – ещё можно, да и то немыслимо театрально выйдет. А больше нет – простая моторика выдаст. О вербальных сбоях и принципах построения силлогизмов говорить даже не будем.
Михаилу всё здесь было дико и невероятно, но этот разговор, после двух ужасных пощечин, вообще выходил за любые рамки. Кафка, натуральный Кафка.
«Железнодорожник» усмехнулся каким-то своим мыслям и ещё раз ударил Воловича. Прежним образом.
– Так о чём я? – как бы не заметил этого «пенсне». – Меня, кстати, Ардальон Игнатьич зовут, а товарищ заместитель управляющего дорóгой – Станислав Стефанович. Так вам удобнее будет и заодно понятнее, что только полное и чистосердечное признание и согласие на сотрудничество обеспечат вам дальнейшее существование. Иначе какой нам смысл перед вами раскрываться? То есть или вы с нами, или…
– Паровозная топка, – без выражения продолжил его мысль Станислав Стефанович. – Никаких следов, даже запаха не останется, дым из трубы с хорошей тягой идёт, и сразу в атмосфере рассеивается. Куда удобнее, чем в стационарном крематории…
Михаилу стало совсем плохо, он с удовольствием провалился бы в беспамятство, но не получалось. И сфинктеры, на удивление, сохраняли тонус, хотя услышанное сейчас было куда страшнее того, что сказал ему Ляхов на прощание.
– Да товарищи, дорогие, – рыдающим голосом проговорил он, – всё же я прекрасно понимаю. Но нечего мне вам сказать, как вы не хотите поверить? Агранов три часа меня допрашивал и убедился, что не вру я! Сказал, расставаясь: «Живите, вспоминайте, нам спешить некуда. Тюрьма не хуже клиники Ганнушкина…[163]А то и к нему самому обратимся». Думаете, мне самому легко? Ну это как спросонья бывает. Помнишь, кажется, сон во всех деталях, а попытаешься удержать – сразу как туман рассеивается. И у меня сейчас так же. Кажется – была у меня жизнь, как у всех людей, учился, работал, вот язык культурный сохранился, вы правильно заметили, и всё, что умел, – вроде бы умею. Увидел сигареты в «Торгсине» – потянуло купить, знал, что вкуснее и удобнее папирос. Но где их курить научился, где раньше покупал – полный мрак. Ничего не могу воспроизвести из прошлого. Как мать звали – и то не скажу, а четыре дня промучился, вспоминая. Помню, однажды на праздник какой-то, Новый год, кажется, напился сильно – и тоже утром ничего понять не мог. Ни где я, ни что за женщина со мной лежит, и почему она совсем раздетая, а я совсем одетый, даже в туфлях… Сейчас – почти то же самое.
Ардальон Игнатьич кивнул боевику-автоматчику, тот исчез в ближнем тамбуре, вернулся с метровым куском резинового садового шланга. И без всякого предупреждения начал наотмашь хлестать Воловича по чему придётся, не трогая при этом головы.
Больно было до невероятности, даже через одежду. Михаил вывалился из полукресла, упал на пыльную ковровую дорожку в позе эмбриона, пряча голые кисти рук между колен. Откуда-то в голове билось знание, что таким шлангом легко можно перебить тонкие кости, а тогда будет совсем плохо.
– Хватит пока, – услышал он голос Ардальона. – Для вразумления – хватит…
Напрасно люди выдумывают всякие изощрённые методики пыток. От иголок под ногти до магнето полевого телефона. Не говоря уже о химии. На самом деле если есть какая польза от прогресса в пыточном деле, так это экономия сил самого дознавателя. А так результат одинаковый. Волович уже готов был сказать всё, что угодно, и подписать, что подсунут, если б потребовалось. Одно останавливало – сознание того, что «признание» только ухудшило бы его положение. Обычно пытаемый только ради этого и начинает говорить – чтобы перестали мучить. Хоть расстрельную статью на себя взять, лишь бы вот сейчас перестали.
А в его положении? Чем больше скажешь, тем больше дашь палачам повода продолжать, в надежде узнать «главную тайну». И ничем их не убедишь, что как раз её-то и не знаешь. Раз сначала молчал, а потом признаваться начал, а теперь снова замолчал, значит, нужно ещё добавить. И расколешься, до донышка, никуда не денешься.
Не так стройно и логично рассуждал Михаил, пока шланг изощрённо гулял у него по почкам, по рёбрам, по ягодицам и бёдрам. Но если бы перенести клочья раздёрганных мыслей на бумагу, в стройном порядке, отделив от всплесков тёмной вегетатики, получилось бы нечто похожее. По сути.
Его подхватили под руки, кое-как утвердили в углу поездного дивана, на стуле бы он не усидел. «Путеец» помахал перед его лицом картонной папкой вместо веера, посмотрел в зрачки, хмыкнул удовлетворённо:
– В порядке клиент. Здоровущий, соответственно фамилии…
Михаилу сунули в рот зажжённую сигарету. Его собственный «Кэмел». Губы и зубы были целы, поэтому затянулся он нормально, только рукой сумел дотянуться до сигареты с третьего или четвёртого раза. Тремор, боль в плечах и дискоординация. Но ничего, получилось.
Бил автоматчик умело, ничего не скажешь. Пока хлестал – глаза на лоб от боли вылезали, а сейчас вроде и ничего, так, ноет, саднит кое-где, но вполне терпимо.
Очевидно, эти мысли отразились на его лице, потому что Ардальон, присевший напротив, сказал участливо:
– А вы не обольщайтесь, Михаил Иосифович. Это вас для первого знакомства приласкали просто. Чтобы в курс дела ввести. А если Валерьян всерьёз возьмётся, как раз всё время между «сеансами» будете от боли волком выть и кровью мочиться. А чтоб с собой чего богопротивного не сделали, наручнички на ночь надевать будем. Вот и думайте, что оно лучше – форс держать или по-хорошему сказать, о чём спрашиваем…
– Да нечего мне сказать, нечего, понимаете вы это? – почти заорал Волович, едва успев подхватить выпавшую сигарету. – Вы ж умный на вид человек, образованный. Неужели не видите – никакой я не шпион, не агент белых и иностранных разведок. И не Джордано Бруно – не из-за чего мне на костёр идти, муки терпеть. Про Агранова всё сказал, как было. А больше нечего! И ни про каких представителей Югороссии ничего не знаю. И что такое – Югороссия ваша…
– Стоп, стоп, уважаемый. Тут язык чуть придержите. Ничего, значит, не знаете. И про Югороссию тоже. Даже не слышали? А где ж вы жили всё это время?
Похоже, господин «пенсне» только сейчас задумался всерьёз. Поначалу ему всё казалось простым и понятным. Взяли человека, неизвестно откуда доставленного прямо в «Центральный аппарат» ОГПУ, а не в рай– или даже губотдел, к примеру. С которым сам Агранов беседовал долго и с глазу на глаз. Такого удостаивались лишь «весьма важные персоны». Резиденты зарубежных разведок, например, или контрреволюционеры с именем, как тот же Савинков. А потом совсем непонятное началось. Подержали три дня во «внутрянке», на допросы больше не вызывали, это достоверно известно. И сидел в одиночке, ни к кому его не подсаживали, ни в роли «наседки», ни, наоборот, для «раскрутки». Надзиратель за непомерные для него сто рублей каждую минуту отсидки «загадочного узника» им по полочкам разложил.
Ознакомительная версия. Доступно 17 страниц из 82
