Ознакомительная версия. Доступно 16 страниц из 80
My object all-sublime
I shall achieve in time…
«Своей высокой цели со временем добьюсь…»
— Все, пошли водку пьянствовать! — весело закричал он. — Дисциплину хулиганить! Сейчас, я только бабушке позвоню…
— Поедемте к нам, — предложил Феликс. — Зовите Софью Михайловну, мы за ней по дороге заедем.
— А может, в ресторан? — предложил Даня.
— Нет, у нас с мамой кое-что припасено… Элла не хотела из суеверия: вдруг сглазим? Но мы с мамой у нее за спиной разработали коварный план, вовлекли в заговор Симочку, и у нас уже кое-что приготовлено. Я тоже с самого начала не сомневался, что Юля поступит.
— Ну почему ты был так уверен, пап? — спросила Юламей, взяв его под руку.
Ей все еще было непривычно сознавать, что у нее есть отец, папа, но она старалась ради матери. А дядькой он и вправду оказался неплохим, это ей пришлось признать. Не только мама, все, кто был ей дорог, — и Даня, и Нина, и Никита, и Софья Михайловна, — считали его членом семьи. И мама у него была ничего. Очень даже классная, если на то пошло. И сыновья — Костя и Тима — довольно симпатичные, хотя слишком чопорные, на ее вкус. Настоящие дипломаты! Ничего, на свадьбе, когда Миша Портной и его ансамбль перешли на «Rock around the clock» — «Рок круглые сутки», — они оба живо оттаяли, поскидали пиджаки и стали отплясывать с ней так, что искры летели!
— Когда ты спела «Summertime»… Мама не обидится, если я скажу, что ты спела лучше мамы? — повернулся он к Элле.
— Конечно, Юля спела лучше, тут и спорить не о чем! — страстно вступилась за дочь Элла.
— Вы обе пели прекрасно, только по-разному, — примирительно заметил Даня.
— Нет, когда спела Юля, — продолжал Феликс, — это было… откровение. По-английски, да не только по-английски, на всех языках, это называется эпифания — богоявление. Все это заметили… даже захлопали не сразу.
— Да ладно, пап, ты скажешь тоже… — смутилась Юля.
— Я знаю, что говорю, — сказал Феликс. — Попомните мои слова.
Они заехали за Софьей Михайловной и всей семьей отпраздновали торжество в преображенной генеральской квартире на Садовой.
— Как тебе тут, мам? — шепотом спросила Юля, когда они с матерью на минутку остались наедине: выносили после обеда посуду на кухню, где ее перехватывала и мыла Симочка.
Элла ответила не сразу. Они уже вернулись по коридору и остановились в открытых дверях столовой, единственной комнаты, не считая гостиной и спальни Божены Яновны, оставшейся не преображенной после ремонта. В дверном проеме было видно, как сидят рядом и мирно беседуют Божена Яновна с Софьей Михайловной, а Даня, энергично жестикулируя, что-то рассказывает Феликсу.
— Мне хорошо там, где он, — призналась Элла, глядя на Феликса. — А вы-то что же? — спросила она, поспешно переводя разговор на дочь. — Так ничего и не решили с квартирой?
— «До того ль, голубчик, было?» — ответил на этот вопрос Даня. — Мы басни разучивали. Нет, серьезно, мы решили, когда Юля поступит, тогда и будем думать, где подыскивать квартиру. Во-первых, мне все-таки хочется поближе к бабушке…
— Ай, что с ней сделается, с твоей бабушкой! — насмешливо перебила его Софья Михайловна.
— …а во-вторых, мы решили, если Юля поступит…
— Тут никаких «если» быть не может, — вмешался на этот раз Феликс.
— Дайте же человеку сказать! — возмутилась Божена Яновна, и Даня поклонился ей по-восточному, прижимая сложенные ладонями руки к груди.
— В общем, мы решили подыскать квартиру поближе к бабушке и поближе к театру. Чтобы в случае чего можно было и пешком добежать.
Божена Яновна захотела послушать, как Юля прочитала стихи на экзамене. Юля прочитала. Среди прочего Галынин успел научить ее точному воспроизведению однажды схваченной интонации.
— Не зажимайтесь, — говорил он ей. — Импровизируйте! Но умейте сохранять то, что найдено верно.
На родственников ее исполнение оказало такое же действие, как и на членов комиссии. Аплодировать никто не стал. Протекло несколько драгоценных секунд молчания. Собственно, ради таких редких мгновений люди и ходят в театр.
— Эпифания, — тихо сказал наконец Феликс.
— Ну что? Может, теперь басню прочитаешь? — озорно подмигнув, спросил Даня, чтобы как-то разрядить пафосность момента.
— Между прочим, — Юля решительно села, — Галынину стоило бы тебя послушать. Это Даня научил меня стихи читать, — сказала она Божене Яновне. — Помнишь, как ты читал мне «Соловьиный сад»?
— А ты вредничала.
— А ты ябеда.
— Какие же они, в сущности, еще дети, — с улыбкой шепнула Софья Михайловна Божене Яновне.
— Вот и хорошо, — ответила та.
— В общем, стихи ты читаешь и понимаешь лучше меня, — закончила свою мысль Юля. — Давай я устрою тебе прослушивание.
— Нет, двух богоявлений наше скромное семейство не выдержит, — решительно возразил Даня. — Давай лучше я останусь простым сисадмином.
И тут же запел:
Что взять с меня — ну кто есть я?
Пылинка в складках бытия…
Все засмеялись, а Юля подумала, что никогда, даже в детстве, она столько не смеялась, как после встречи с Даней Ямпольским.
Эпилог
Уже на втором курсе Галынин занял Юламей Королеву в заглавной роли в спектакле «Олеся» по Куприну, «экологическом спектакле», как написал один из критиков. Конечно, театральная и околотеатральная публика шушукалась о том, что это беспрецедентный случай — вот так выдвигать безвестную студентку, — но Галынин в своем театре был диктатором, и никто не смел слова сказать ему поперек.
Спектакль имел оглушительный успех, молва о нем разнеслась по всему городу еще прежде, чем о нем успели сообщить пресса, радио и телевидение. Все наперебой твердили о необыкновенной актрисе, о новом явлении на российской сцене.
На премьере побывали все Юлины родные и друзья. Финальная мизансцена была выстроена так, что Олеся обращалась со своим проклятием как будто прямо к зрителям. Когда она, вся израненная, в разодранной одежде, босая, выбежала к самой рампе с криком: «Хорошо же!.. Вы еще у меня вспомните это! Вы еще все наплачетесь досыта!» — это было так страшно, что весь партер инстинктивно подался назад, все в страхе прижались к спинкам кресел.
Потом Галынин поставил на малой сцене театра три спектакля подряд на американском материале: «Завтрак у «Тиффани» по Трумэну Капоте, «Стеклянный зверинец» и «Лето и дым» по Теннесси Уильямсу. Это было для него нехарактерно, из иностранных пьес, не считая Шекспира, он до этого ставил только «Карьеру Артуро Уи» Брехта и даже признался в интервью телеканалу «Культура», что не любит ставить иностранцев, особенно американцев.
Ознакомительная версия. Доступно 16 страниц из 80
