Поскольку я опустила подбородок, Месье резко выпрямился, положив руку мне на шею.
— Ты же знаешь, у меня обязательства.
— Да.
— Но что мы можем поделать, Элли? Ты хочешь, чтобы мы перестали видеться?
— Не знаю. По правде говоря, в последнее время я уже ничего не знаю.
— Ты больше не хочешь меня видеть?
— Я не знаю!
Я зарылась в подушку на несколько секунд, чтобы перевести дыхание и скрыть свое раздражение.
— Понимаешь, поддерживая такие редкие встречи, по каплям выдавая свидания, ты сделал нашу историю непохожей на другие.
— Разве это плохо?
— Это палка о двух концах. Ты прекрасно знаешь.
— Я и не хотел, чтобы наш роман походил на истории обычных людей. Мы с тобой заслуживаем гораздо большего.
Месье всегда говорил с таким апломбом, что мне не хватало мужества открыто ему противоречить. Уткнувшись лицом в его плечо, чтобы скрыть грустную гримасу, я продолжила:
— Согласна, но я бы, возможно, предпочла быть более обычной, однако при этом видеть тебя чаще. Может, мне бы понравилось встречаться с тобой каждую неделю в отеле и, пока ты раздеваешься, спрашивать, как поживает твоя жена. Это было бы лучше, чем видеть тебя по пять минут каждые три месяца и никогда с тобой не разговаривать. Возможно, это ужасно банально, но ничего плохого в том нет. Если люди так поступают, значит, имеются какие-то преимущества.
Я ощутила, как шевельнулись губы Месье в моих волосах. Его презрение выражалось в этой кривой усмешке, а также в том, как он резко поднял лицо от моей головы, словно моя вульгарность распространяла неприятный запах.
— Ты считаешь, что смогла бы написать книгу на основе самой банальной истории, которую мог бы пережить кто угодно?
— Я просто была бы счастливее, если бы встречалась с тобой. Сколько из трехсот страниц этой книги были написаны только потому, что я тебя не видела, а мне, так или иначе, необходимо было с тобой разговаривать?
— Я знаю, детка, — вздохнул Месье, нежно растирая мою маленькую грудь, словно пытаясь таким образом изгнать из меня жалобы, которые я ему предъявляла.
— Тебе плевать на это.
— Конечно же нет! Почему ты так говоришь? Если бы я мог проводить с тобой больше времени…
— Но у тебя нет времени. У тебя никогда нет времени. Я это знаю. Мне надоели фразы, начинающиеся словами «если бы».
— Да, у меня нет времени. Я работаю по четырнадцать часов в день, и у меня есть семья.
— Тогда почему ты не скажешь мне, что между нами все кончено?
— Потому что у меня нет ни малейшего желания это заканчивать!
Что меня больше всего поразило в тот момент? О чем я подумала сначала: «Какой же он гнусный эгоист» или «Он не хочет со мной расставаться»? Что я испытала: облегчение или подавленность? Я смотрела сухими глазами прямо перед собой, ничего не видя.
— Значит, тебе нравится вечно таскать за собой вялую медузу, которая только и делает, что плачет или возбуждается?
— Что я должен тебе сказать, Элли? Что не хочу тебя больше видеть? Но я не могу тебе лгать.
— А я не могу продолжать так до бесконечности.
— Если я скажу тебе «все кончено», мы не перестанем от этого меньше хотеть друг друга.
— Я хотя бы сделаю вид. Займусь чем-нибудь другим. Мне всего двадцать один.
Месье растерянно убрал свои пальцы, нагретые моими бедрами. Я отпустила его руку, которая безвольно легла рядом с моей, и тихо сказала:
— Я не хочу быть влюбленной в тебя и в сорок пять лет. Вот оборотная сторона медали: наша история настолько неординарна, что я буду помнить о тебе всю жизнь.
— Но это же замечательно.
— А ты и в семьдесят лет будешь думать обо мне. Мы нашли прекрасный способ быть несчастными.
И впервые Месье прижал меня к себе, спрашивая:
— И что же мы будем делать?
— Не знаю.
Я хотела дать ему время испугаться. Я хотела почувствовать, как он сдерживает себя, чтобы не уточнить детали, не услышать четко сформулированного решения, не попросить меня прервать это невыносимое ожидание. Пусть он ощутит это хотя бы на несколько секунд. Но первой не выдержала я.
— Я не смогу вечно оставаться в твоем распоряжении. Это ведет в никуда. И это меня расстраивает.
— Что именно тебя расстраивает? По существу?
Месье склонился ко мне, его длинная рука нервно пробежала по моему животу до самого лобка, с невероятным и безотчетным осознанием каждого изгиба, каждой выпуклости. Закрыв глаза, можно было представить себя в полумраке кабинета психиатра, не слишком придерживающегося протокола.
— Я…
Я внезапно осеклась. Мое горло сжалось как кулак, и я спрятала лицо в подушке. Месье взял меня пальцами за подбородок, но я плакала, понимая, что через несколько секунд у меня из носа потекут сопли, глаза опухнут, — мне только этого и не хватало.
— Не трогай меня! — запротестовала я, тщетно надеясь, что раздражение скроет звук плача, мое пока негромкое сопение, но одним-единственным движением он прижался ко мне всем своим длинным теплым телом, схватив ладонями мое лицо.
— Что случилось, детка?
— Перестань называть меня деткой. Ты всех так называешь.
— Но что тебя так расстроило?
— Неужели со своим блистательным умом ты до сих пор этого не понял?
— Я плохо тебя знаю, Элли.
Не имея возможности отвернуться, я всеми силами избегала его взгляда, надеясь скрыть от него слезы и готовые рассопливиться ноздри. Но Месье продолжал.
— Я не имею ни малейшего представления о том, что творится в твоей голове. Чего ты ждешь от других, какой хотела бы быть сама, чего ожидаешь от меня.
— Это твоя вина, я…
— Я знаю, милая, — перебил меня Месье, целуя в лоб, потом в кончик носа.
— Если бы ты дал мне время, я бы тебе все рассказала о себе. Ты смог бы узнать меня лучше, чем все остальные, — безудержно разрыдалась я, и поцелуй, которым он попытался меня успокоить или заставить замолчать, был соленым. — Меня расстраивает, что я никогда не могу до тебя дозвониться, что ты никогда не отвечаешь на мой сообщения, что ты никогда мне не перезваниваешь, что ты кормишь меня напрасными надеждами, в последний момент отменяя встречи. Вполне естественно, при таких условиях ты не можешь меня изучить. За десять месяцев изнурительной игры в кошки-мышки ты не смог освободить для меня ни одного жалкого вечера, и ты еще имеешь наглость говорить, что не хочешь, чтобы это закончилось!
— Элли…
— И даже я не знаю тебя. Я написала о тебе книгу, но там, возможно, нет ни слова правды, поскольку знаю о тебе только то, что ты захотел мне показать. Может быть, в целом всего шесть часов твоей жизни.
