Предоставленные самим себе, мы с Доктором Цинциннати почти каждую ночь перед сном слушали Слепого Блейка. Хорошо бы купить какой-нибудь музыкальный инструмент. Моя жизнь — сплошной блюз, так почему его не сыграть? Если примирение с болью выявит во мне скрытый талант, то страдание того стоило. Может быть.
Я зашла в ломбард, увидела блестящую, хоть и не новую губную гармошку, не удержалась и купила. Три дня я дезинфицировала гармошку, чтобы убить всех микробов, насколько позволяют достижения химической промышленности, затем скачала из Интернета несколько инструкций, налила вина и взялась за дело. Отвратительно. Я убеждала себя, что сначала у всех плохо получается, но какой смысл лгать себе? Я решила признать печальный факт: чтобы стать блюзменшей или открыть в себе иные таланты, депрессии недостаточно.
Оказалось, что я прекрасно умею выбирать китайскую еду. Возвращаясь с удачно выполненной миссии, я заметила Чарли и Веронику. Они стояли перед витриной магазина, и Вероника на что-то указывала. Чарли внимательно смотрел. Он обнимал ее за талию, в руке она держала розу — видимо, его подарок. Типичная романтическая сценка. Я оцепенела. Как только они ушли, я бросилась к витрине, которую рассматривала Вероника. Это оказался магазин канцтоваров, а в витрине были выставлены образцы свадебных приглашений. Мое сердце сжалось от страха. О боже, неужели Вероника и Чарли собираются пожениться? Кошмар.
Странно, что я так распереживалась. С какой стати мне волноваться, поженятся они или нет? Это не мое дело. Я даже никого из них толком не знаю, говорила я себе, стараясь не хмуриться.
Нет, все не так. Вероника была ужасна, и пусть я плохо знала Чарли, мне очень понравилось разговаривать с ним на открытии ресторана. По крайней мере, пока мы не заметили Аарона с Милой. После этого Чарли снисходительно поставил мне диагноз: «выбита из колеи». Кстати, может, он все-таки высокомерный и ехидный? Но не уверена.
Дома я съела цыпленка му-шу и задумалась об отношениях. Сейчас мне казалось, что они есть у всех, кроме меня. И многие — неправильные. На мой взгляд, Вероника не подходит Чарли, Скутер не подходит Лизе, а Брэмен не подходит Америке. И я даже думать не хотела об Аароне и Миле. Как печально, что все эти отношения цветут и пахнут, несмотря на то, что в корне неправильны. И как печально то, что я ничего не могу с этим поделать. Я утешилась тем, что хуже быть уже не может.
На следующий день, однако, выяснилось, что может.
В офисе я увидела интервью. Брэмен расчетливо старался выставить себя центристом. Он набросился на законопроект Р.Г. по усиленному финансированию национальных институтов здравоохранения. Тот самый законопроект, черновик которого я написала и который стабильно набирал голоса. Многие верили, что очень скоро он станет законом. В смятении и недоумении я смотрела, как Брэмен поливает грязью это грядущее превращение.
Почти все эксперты считали, что Брэмен — без двух минут кандидат и ему пора сосредоточиться на дополнительных выборах, взывать к массам и сражаться с имиджем политического пустозвона, преданного исключительно интересам собственной партии. Брэмен явно принял этот совет близко к сердцу. По его лицу было видно, что он кажется себе прекрасным и удивительным.
— Кстати, пора бы кое-кому из моих соратников по партии прекратить разбрасываться деньгами американцев, которые те заработали потом и кровью. Можно подумать, эти люди ни перед кем не должны отчитываться, — грохотал Брэмен. — Я не меньше других хотел бы найти лекарство от неизлечимых болезней, но мы должны подойти к делу строго и с умом. Нельзя больше тратить налоги без верной стратегии.
Репортер «Си-эн-эн», похоже, удивился не меньше моего.
— Но, сенатор Брэмен, вместе с сенатором Гэри вы дали жизнь новому закону о пособиях на рецептурные лекарства, который, несомненно, потребует денег налогоплательщиков. Вы сожалеете, что приняли в этом участие? — спросил он.
— Разумеется, нет, — насмешливо произнес Брэмен. — Между законопроектом сенатора Гэри о НИЗ, который являет собой лишь неразумную нагрузку на бюджет, и моим законом о рецептурных лекарствах, который наконец облегчит страдания миллионов американцев, огромная разница.
— Но разве не сенатор Гэри первым предложил законопроект о рецептурных лекарствах? — спросил журналист.
— Еще как предложил! — заорала я в экран.
Но ни Брэмен, ни репортер меня не услышали. Брэмен махнул рукой, словно отбивая вопрос.
— Сенатор Гэри предложил сырую идею, которую нам пришлось доводить до ума, — ответил он. — Сказать, будто он придумал закон, — все равно что сказать, будто «Нестле» придумало пирожное с шоколадной стружкой. Рецепт изобрели уже давно. А вот готовить пришлось мне.
Когда я подошла к столу Марка, стало ясно, что он меня ждал.
— Я знаю, видел, — сказал он, прежде чем я разразилась гневной тирадой.
— В жизни не слышала настолько кошмарной развернутой кондитерской метафоры, — процедила я сквозь зубы. — Кто-нибудь уже рассказал Р.Г.?
— Он тоже видел, — ответил Марк.
— И что? — поинтересовалась я.
— Он вне себя.
Хорошо. Но в прошлый раз он тоже был вне себя и предпочел отмолчаться. Обычно меня радовало, что Р.Г. широко смотрит на вещи и старается быть выше мелочей, но на этот раз я жаждала крови. Мне надоело выбирать возвышенный путь и позволять кусать себя на каждом повороте. У Марка зазвонил телефон.
— Началось, — решительно вздохнул он, взял трубку и произнес: — Марк Герберт.
Как профессионально. Я взяла на заметку, что надо и мне так же отвечать на звонки. Пока Марк экспромтом беседовал с журналистами, к нам подошла Мона.
— Невероятно, — заявила она, качая головой. — Я только что смотрела повтор по «Си-эн-эн». На «Драдж Репорт» уже пустили анонс о том, как Брэмен унижает Р.Г.
— Не понимаю, почему он так поступил, — ответила я.
Я действительно не понимала. Я знала, что Брэмен — осел, но подобное поведение совершенно неразумно. На Холме полно легкомысленных законов, против которых можно выступить. Зачем выбирать тот, который на самом деле может помочь людям? Он что-то имеет против Р.Г.? Эти новые комментарии «для протокола» вкупе с месяцами анонимной критики говорили, что имеет. Но мне всегда казалось, что этот козел за «равные возможности».
— Все знают, что он придурок, — согласилась Мона. — Но он особенно боится Р.Г., потому что их выбрали в Конгресс в одном и том же году. Р.Г. не так откровенно честолюбив, но его искренне уважают все, кто с ним работает, и это бесит Брэмена.
Интересно. Я думала, что Брэмен смотрит на Р.Г. свысока из-за своей надменности; мне и в голову не приходило, что причиной враждебности может быть зависть.
Размышляя об этом, я вернулась на свое место, и мне тут же позвонила Жанет.
— Он хочет с тобой поговорить, — резко сообщила она.
— Сейчас? — недоверчиво переспросила я.
