— Скажи, что с Вулфом? — не выдержав молчания Дракона, взмолилась она. — Он ведь не истекает кровью, нет? Что сделал Ульрих, чтобы…
Ответом был взгляд, исполненный такого ледяного презрения, что Кимбра проглотила остаток фразы. Она споткнулась, но Дракон не замедлил шага. Она побежала рысцой, стараясь угнаться за его широким шагом. Мелькнули и отодвинулись злые, отчужденные лица.
Кимбру втолкнули в зал. Здесь было больше народу, чем когда бы то ни было. Шум прекратился, и толпа, как ни была она плотна, разделилась от дверей до самого возвышения, словно шарахнулась в обе стороны. Как от чумной, подумала Кимбра.
Вулф сидел на высоком стуле, где восседал всегда, когда вершил суд и творил расправу. Первым чувством Кимбры было великое облегчение. Ее муж выглядел бледнее обычного, но успел сменить залитую кровью рубаху на чистую. Ему как будто не составляло труда держаться прямо. Быть может, Кимбра бросилась бы к нему, если бы суровый взгляд не оттолкнул ее, как чужую. Она пошатнулась от внезапной слабости, но справилась с собой, потому что дала слово выдержать все. Не опуская глаз, не клоня головы, не ежась и не дрожа, Кимбра прошла между живых стен к возвышению, чтобы предстать перед своим супругом и господином.
И судьей.
Несмотря на множество факелов, по углам громадного зала притаится сумрак. Чуть пофыркивали угли в центральном очаге. Собаки, чувствуя недоброе, попрятались под пирамиды из столов и скамей.
— Однажды, — начал Вулф голосом, лишенным всякого выражения, — мы сошлись на том, что можно нарушить закон ради высоких принципов. Но на них одних ничего не построишь. Закон скрепляет общность людей. Ты понимаешь это?
Его голос казался мертвым. Но Кимбра ощущала душевную боль мужа всем своим существом, и боль эта была сильнее боли от раны. Однако вопрос был задан, и Кимбра хорошо понимала, что стоит за словами, в которые Вулф его облек.
Однажды она нарушила закон ради того, чтобы помочь другу, и ее поступок был оправдан. Очень возможно, что никто, кроме Вулфа, не оправдал бы его. Это был особенный человек: безмерно сильный, храбрый, справедливый, великодушный. С ним она познала блаженство рая, с ним смеялась и говорила обо всем без утайки. Ее дни и ночи были немыслимы без него. И что же он просил взамен? Так мало! Всего лишь верности — вопреки всему, что стояло между ними, англичанкой и норвежцем, изначально обреченными быть врагами. Верности, на которой он построил свою хрупкую мечту о мире.
— Я понимаю, — тихо произнесла Кимбра.
— В день нашей свадьбы я поклялся перед богами, своим и твоим, что буду беречь и лелеять тебя как свою супругу. Если бы я был только мужем, все было бы проще. Я еще и ярл. Кроме тебя, я обязан беречь и защищать свой народ.
О, как хорошо она знала это! Знала и то, что Вулф пренебрег своим долгом в тот день, когда даровал легкую смерть убийцам. Ради нее. Чтобы потом горько сожалеть о своем великодушии.
— Я никогда не просила тебя забыть долг ярла… и никогда не попрошу!
— Ответь мне только на один вопрос…
На короткое мгновение лицо Вулфа исказилось, но не от боли. С лица ярла мимолетно соскользнула маска полного самообладания, открыв пустоту и печаль. Кимбре пришлось напрячься, чтобы не вскрикнуть. Этого делать было нельзя. Вулф хотел скрыть от нее то, что чувствовал, и она могла по крайней мере уважить его желание.
— Брат явился за тобой по своему собственному почину?
Кимбра заколебалась. Если сказать правду: что она ничего не знала о планах Хоука, а узнав, не одобрила их, но он отказался уйти без нее, — исход будет очевиден. Ее брата обвинят в коварных замыслах, в вероломстве и бог знает в чем еще. В столь суровые и ненадежные времена вероломство — страшное преступление и карается только смертью. Что же делать? Солгать? Тогда накажут ее. Как именно? Во всяком случае, не казнят, как казнили бы Хоука. Все остальное можно как-то пережить.
Подкрепив себя этой мыслью, Кимбра расправила плечи.
— Это я уговорила Хоука увезти меня!
Боль пронзила ее грудь, как лезвие меча. Вулф отшатнулся.
— Когда женщина предает мужа, она идет против всех законов — человеческих и Божьих. В этом мы едины, норвежцы и англосаксы.
Кимбра вдруг испугалась, что Вулф верит, будто она намеренно вонзила в него кинжал. Это была страшная догадка.
— Я не хотела ударить тебя кинжалом! Это вышло случайно
Он помолчал, потом отмахнулся с таким видом, словно рана, стоившая ему столько крови, была всего лишь царапиной.
— Тебя обвиняют совсем в другом.
О да! Если бы ее обвиняли в покушении на жизнь ярла и супруга, то могли приговорить к смерти. Кимбра знала не только это, но и общий настрой толпы: большинство считало ее злодейкой и одобрило бы смертный приговор.
Вулф поднялся на ноги. Для этого ему потребовалось оттолкнуться от сиденья, но поднявшись, он уже крепко стоял на ногах. Когда он заговорил, все затаили дыхание.
— Кимбра из Холихуда, ты хотела тайком убежать от своего супруга. Ты сама нарушила закон и уговорила брата нарушить его. За все это ты понесешь наказание.
Кимбра ощутила страх, как прикосновение ледяного тумана, и попробовала согреть душу, вспоминая любовь и доверие, кутаясь в них, как в плащ.
Тишина длилась и длилась, пока наконец Дракон не приблизился и не взял ее за руку — холодно и равнодушно, как в первый раз. Но теперь он повлек ее не к тюрьме, а к позорному столбу.
Кимбра стояла, обнимая столб и прижимаясь к нему щекой. Ее руки были вздернуты вверх и затянуты кожаными ремнями. Обнаженной спиной она ощущала дуновение ветра и тепло ближайших факелов. Вулф сам распустил шнуровку ее платья и раскрыл его на ширину плеч, не больше. Руки его не дрожали, но Кимбра по-прежнему ощущала его душевную боль.
Какой бы безмолвной ни была толпа, она находилась поблизости, потому что со всех сторон неслись вспышки эмоций: жадное предвкушение, злорадство, но и замешательство, сожаление, страх. Никто никогда не лицезрел наказание супруги ярла, даже не слыхивал о таком, и уж тем более чтобы ее бичевали у позорного столба. Прежде никому и в голову не пришло бы, что такое возможно. Но эта женщина предала доверие своего мужа и заслужила наказание.
Кимбре было очень страшно, но в то же время она чувствовала некую отстраненность, словно наблюдала за собой из толпы. Кто будет ее бичевать? Неужели сам Вулф?
Это заставило Кимбру нахмуриться. Как только он впервые взмахнет бичом, рана откроется и кровотечение возобновится. Надо сказать ему об этом!
Нелепость подобных мыслей вернула ее к действительности, заставила осознать во всей безжалостной полноте, что именно будет сделано. Зажмурившись, Кимбра теснее прижать лицом к столбу и начала молиться.
Хоук был далек от молитв. Позорный столб был врыт прямо перед тюрьмой, так что из окошек открывался отличный вид на происходящее. Если решетка еще оставалась на месте и прутья не согнулись, то вовсе не потому, что их не трясли изо всех сил. От крика Хоук потерял голос. Сначала он клялся всеми святыми, что виноват во всем сам, потом умолял, чтобы его отхлестали вместо Кимбры, и закончил угрозами в адрес Вулфа.
