Книга Убийственно тихая жизнь - Луиз Пенни

Все происходило как при замедленной съемке. Фонарик Гамаша ударился об пол и погас, но прежде Гамаш успел увидеть Бовуара, растянувшегося на обрушившейся лестнице. Гамаш попытался откатиться в сторону, и ему это почти удалось. Одна его нога застряла между обломавшимися ступеньками, и он почувствовал и услышал, как она хрустнула под его собственным весом. Другая нога попала на что-то более мягкое, хотя и не менее шумное. Гамаш услышал, как Бовуар взвыл от боли, а потом сверху на них рухнул Питер. Он нырнул, как в бассейн с водой, и Гамаш почувствовал, как они стукнулись головами, а потом увидел столько света, сколько не было ни в подвале, ни во всей Вселенной. После чего он вырубился.

Он пришел в себя через несколько секунд и увидел лицо Клары, полное страха. Она прямо-таки излучала ужас. Он попытался встать, чтобы защитить ее, но не мог шевельнуться.

– Шеф? Вы живы? – Он перевел мутный взгляд в сторону голоса и увидел Бовуара. – Я вызвал помощь по сотовому. – Бовуар на секунду взял руку Гамаша в свою. На одну секунду.

– Я в порядке, Жан Ги. А ты?

Он вгляделся во встревоженное лицо.

– По-моему, на меня приземлился слон.

Бовуар слабо улыбнулся, с его губы сочилась кровавая ниточка. Гамаш протянул дрожащую руку и отер ее.

– Ты должен быть осторожнее, мальчик, – прошептал Гамаш. – Что Питер?

– Я тут застрял, но у меня все в порядке. Вы ударили меня головой.

Сейчас было не время разбирать, кто кого ударил.

– Вот опять. Шуршание.

Клара нашла фонарик, что теперь было не так уж трудно, поскольку в подвале мелькали лучи фонариков и люди. Она провела лучом по потолку и полу и пожалела, что фонарик может только освещать. Хорошо бы он мог действовать как огнемет. Сломанными пальцами она сжимала руку Питера, получая взамен физической боли эмоциональное утешение.

– Бен? – спросил Гамаш, надеясь, что вскоре сможет говорить более развернутыми предложениями.

Боль пронзала его ногу, в висках пульсировало, и он чувствовал, что какая-то угроза все еще таится там, в темноте подвала, что она рядом.

– Он без сознания, – сказала Клара.

Она могла бы оставить их. Хотя лестница и обрушилась, неподалеку была приставная, и по ней можно было подняться в дом.

Но она не сделала этого.

Клара никогда не чувствовала такого страха. И такой злости. Не по отношению к Бену, а по отношению к этим недоумкам, которые должны были ее спасать. А теперь ей приходилось защищать их.

– Я что-то слышу, – сказал Бовуар.

Гамаш попытался подняться на локте, но боль в ноге отдалась во всем теле с такой силой, что у него перехватило дыхание и силы оставили его. Он упал на спину и распластал руки, надеясь найти что-нибудь, что можно было бы использовать как оружие.

– Наверху, – сказал Бовуар. – Они здесь.

Гамаш и Клара никогда не слышали таких прекрасных слов.

Неделю спустя они собрались в гостиной Джейн, которая для всех них, включая Гамаша, стала почти домом. Они напоминали настоящую инвалидную команду: нога Гамаша в лубке, Бовуар согнут чуть не пополам из-за перелома ребер, у Питера забинтована голова, рука Клары в гипсе.

Наверху Габри и Оливье напевали «Дождь из мужчин»[61]. Из кухни доносилось мурлыканье Мирны, она готовила свежий хлеб и суп. За окном падал снег, огромные влажные снежинки таяли, не успевая долететь до земли, а если попадали на щеку, то это было похоже на прикосновение лошадиных губ. Последние осенние листья облетели, яблоки попадали на землю.

– Кажется, землю начинает прихватывать морозец, – сказала Мирна.

Она принесла из кухни столовые приборы и принялась накрывать складные столики перед камином, в котором потрескивал огонь. Сверху до них доносились восклицания Габри, восхищавшегося всякими безделушками в спальне Джейн.

– Корысть. Отвратительно, – сказала Рут и быстро прошла к лестнице и наверх по ступенькам.

Клара смотрела на Питера, который поднялся и пошуровал в дровах, и без того прекрасно горевших в камине. В ту ночь, когда она нашла Питера распростертым на земляном полу в подвале, она обняла его, прижала к себе. И то была самая большая близость между ними за прошедшие дни. После событий той страшной ночи он удалился на свой остров. А мост уничтожил. Возвел высокие стены. И теперь к Питеру было не подступиться – он стал недоступен не только для нее. Нет, физически она могла взять его за руку, погладить по голове, прижаться к нему. Что она и делала. Но она знала, что прикоснуться к его сердцу больше не может.

Она посмотрела на его красивое лицо, испещренное морщинами беспокойства, исцарапанное при падении. Она знала, что он получил самую жестокую травму, которая, возможно, не залечится никогда.

– Я хочу взять вот это, – сказала Рут, спускаясь по лестнице.

Она помахала маленькой книжечкой и сунула ее в громадный карман своего потертого кардигана. Джейн в своем завещании приглашала всех своих друзей выбрать для себя на память какой-нибудь предмет из ее дома. Рут сделала свой выбор.

– Как ты догадалась, что это Бен? – спросила Мирна.

Она села и пригласила мужчин к ланчу. Тарелки с горячим супом были расставлены, в корзиночке на салфетке лежали булочки, только что с огня.

– Это пришло мне в голову во время приема здесь, в доме.

– И что такого увидела ты, что было недоступно нам? – спросил Оливье, присоединяясь к ним.

– Дело было в том, чего я не увидела. А не увидела я Бена. Я знала, что «Ярмарочный день» – это дань памяти Тиммер. Все люди, важные для Тиммер, были изображены на этой картине…

– Кроме Бена! – вставила Мирна, намазывая маслом горячую булочку и глядя, как масло сразу же начинает таять. – Как глупо не заметить этого.

– Сколько времени я потратил, прежде чем понял, – признал Гамаш. – А понял, только разглядывая «Ярмарочный день» у себя в номере. Бена на картине не было.

– Бена на картине не было, – повторила за ним Клара. – Я знала, что Джейн никак не могла его пропустить. Но его не было на картине. Оставалось только предположить, что он там был и это его лицо оказалось замазанным.

– Но почему Бен запаниковал, когда увидел «Ярмарочный день»? Что такого ужасного было в том, что он увидел себя на картине? – спросил Оливье.

– А вы подумайте, – сказал Гамаш. – Бен в последний день выставки вколол матери смертельную дозу морфия, как раз в тот момент, когда шло ярмарочное шествие. Он устроил себе алиби – все знали, что он в Оттаве на выставке антиквариата.