О чем же он размышляет сегодня, двигаясь взад и вперед под солнцем?
Раньше они приходили домой каждый со своей интересной работы, и вместе красили, стригли кусты, занимались садом и чинили водосточные трубы и навесы, вместе готовили, убирали, валяли дурака. В отсутствие детей работа по дому обрела несколько иное качество, они почти перестали воспринимать ее как работу. И гулять они тоже ходили: вдоль проселка, через поля, просто пройтись, ничего, требующего особых усилий, но теперь ей и на это рассчитывать не приходится.
Да. Еще кое-что. Иногда во время прогулок они ложились в высокие посевы на одном из своих полей, отданных в аренду, и на воздухе, в тени занимались любовью.
Боль этих утрат снова пронзает ее исподтишка.
Что ж, так и должно быть. Она это знала. Она просто не понимала, что каждый раз это будет так неожиданно.
Вряд ли она теперь соблазнительна или желанна — со своими-то вялыми конечностями и разными отталкивающими, неповоротливыми приспособлениями.
Она смотрит на весьма привлекательного мужчину, стригущего газон, и так хочет встать, подойти к нему, прижаться к его спине, обвить руками его ребра, его грудную клетку, его всего, волшебного и удивительного.
Только это желание скорее умозрительно, восстановлено по памяти.
Как бы то ни было, любовь включает в себя много всего, много форм. И много чувств, конечно, тоже.
Когда он заглушает косилку, тишина внезапна и огромна. Он стаскивает рубашку со столба ограды и вытирает блестящую от пота грудь. Смотрит из зеленой и голубой дали на нее, улыбается. Она улыбается в ответ. Раньше она могла бы пойти с ним наверх, в душ. Они бы грубо, нежно терли друг друга, внешние и скрытые поверхности. Смеялись бы, обнимались по-всякому, а потом, может быть, перешли бы, оставляя за собой мокрые следы, на кровать, повинуясь счастливому импульсу, соединившему их тела с головы до ног.
Сегодня, проходя мимо нее, он останавливается, касается ее плеча, говорит:
— Ты как, нормально? — и, когда она кивает, уходит в дом.
Она плакала несколько раз с тех пор, как вернулась домой; тихо, как сейчас. Не желая, чтобы он знал, как ей грустно. Как страшно.
Она видела это мгновение на веранде в солнечном свете, но как фотографию, как пейзаж, как некое достижение. Так оно и есть, но еще это — узкий, трудноопределимый выход к чему-то еще.
И хватит об этом.
День сегодня замечательный. И среди прочих изменений, тех деталей, о которых Лайл догадался позаботиться, в отличие от того, что им обоим только предстоит для себя открыть, есть гладкая, зацементированная дорожка от подножия пандуса, свежий путь через лужайку к проселку и новому, темно-зеленому фургончику с парковочной наклейкой «инвалид», которую она может ненавидеть, сколько угодно, но с которой, конечно же, очень удобно. Практичный, умелый, разумный, все предвидящий Лайл: просто делает что-то, устраивает все в ее отсутствие.
Гладкий цемент манит. Она стала чертовски хорошим водителем инвалидной коляски, ловко справляется с поворотами, а на спуске ей просто нет равных, она обнаружила, что получает настоящее удовольствие от занятий на парковке реабилитационного центра, передвигаясь и разучивая маневры. Она сейчас одна. Через секунду, подоткнув плед потуже и развернув коляску, такую легкую и устойчивую, она скатывается, не разбирая дороги, по пандусу вниз, щелкает выключателем и с жужжанием мчится к проселку. Потом разворачивается и, жужжа, на полной скорости мчится обратно. Даже ветер подняла! Как здорово. Ей бы хотелось отправиться куда дальше и быстрее, и, может быть, она вскоре научится ездить на задних колесах, если на коляске так можно, но пока она просто исполняет свой маленький каприз, оставшись одна.
Взад и вперед, как Лайл с косилкой, каждый раз, доехав до конца цементной дорожки, она сдает назад и разворачивается.
И начинает казаться, что вполне можно добраться до проселка. Небольшое путешествие, только часть пути, просто рывок на короткую дистанцию по твердой земле и гравию. Терпение, время, приличная поверхность — и на инвалидной коляске можно добраться куда угодно. Она могла бы доехать до города. Отправиться дальше в поля. Она полагает, что тащиться вдоль скоростных шоссе запрещено законом; иначе она могла бы стартовать всерьез.
Просто, чтобы это сделать; не для того, чтобы сбежать.
Да, тут сплошные ухабы, и нужно ехать медленно, и не сводить глаз с дороги, высматривая рытвины и крупные камни. Рулить на неровной поверхности, конечно же, труднее, и, наверное, коляска потяжелее не прыгала бы так своевольно. Но как кружит голову то, что она может это сделать! То, что она знает, что может убежать, хотя она не хочет убегать, просто выяснила, что ей очень нравится знать, что она это может.
И еще может вернуться, когда захочет. Там, где проселок изгибается, она поворачивает медленнее, осторожнее, зная, что здесь дорога идет под уклон, и останавливается. Вот он снова, тот первый вид. Изуродованный пандусом и дорожкой, это да, но это тот же основательный кирпичный дом, та же обнимающая его веранда, те же обступающие, защищающие дом деревья. Что ж, она дома.
И вот на веранду выходит Лайл, одетый в брюки цвета хаки и голубую рубашку, волосы прилизаны после душа; он оглядывается по сторонам, смотрит в ее сторону, начинает смеяться, заметив ее, машет ей.
Она машет в ответ.
Из этого что-то может выйти.
Она берется за дело и осторожно катится вперед. Он спускается с веранды. Они встречаются на новой цементной дорожке. Она чувствует, что разрумянилась, она чувствует себя почти победителем. Он, как ей кажется, впечатлен. Как интересно производить впечатление. Раньше это, наверное, было для нее привычно, там, в большом мире, но теперь — опять нечто новое.
— Привет, — говорит он. — Пустилась в бега?
Хорошо, что они почти перестали беспокоиться из-за болезненных ассоциаций, которые могут вызвать слова. Например, «в бега». Тяжкий был труд: вся эта цензура, смущение из-за постоянных промахов. Наблюдать чужую неловкость, тем более наблюдать, что сама она стала как-то чересчур чувствительна.
— Ага, — говорит она. — Пытаюсь выяснить, как далеко моя ласточка может доехать без подзарядки.
Каждую ночь, когда она укладывается, коляску ставят на подзарядку. Эта — ее учебная модель, вторая уже заказана. Им с Лайлом, как он говорит, очень повезло, что они небедные. Ей повезло, это ее деньги, та чрезвычайно приятная сумма, которую они с Мартином получили, продав агентство, именно из нее оплачивается домашний уход, физиотерапевт, коляски. Лайл профинансировал переделки в доме. Одна эта отвратительная ванная обошлась в небольшое состояние.
— Я подумывала, не доехать ли до дороги, чтобы погонять по-настоящему. И научиться поднимать коляску на задние колеса, ты знаешь, как это делается?
— Понятия не имею. С мотоциклом, да, я так однажды свалился, когда еще пацаном был: нажал на газ, и мы с мотоциклом оба полетели. Причем совершенно случайно, я вообще-то собирался ехать прямо вперед, а эта тварь взяла и встала на дыбы.
