Поймите, история — это не нечто окаменевшее. Вы слышите, что я говорю? Ха! Вы только посмотрите на этого белого петушка, который согласно кивает головой, будто понимает, о чем я говорю. Вы только посмотрите на него, у него вид, будто он знает истину. Эх, братишка в коротеньких штанишках (классно звучит!), так ты понимаешь меня?
История — это не нечто окаменевшее. Подумай об этом, мой сладкий, и я точно знаю, ты поймешь, что я имею в виду. Именно поэтому я никогда не писал никаких книг — ведь страницы книг — тюрьма, и это дано понять лишь чернокожим. Именно по этой причине истинный джаз не живет ни в книгах по музыке, ни на компакт-дисках. Он живет в твоей голове, на твоих губах, в твоем сердце и в твоем сексе — не спрашивай меня о том, где я услышал это! — то же самое можно сказать и об истории. Если история не изменяется со временем, то ее и слушать не стоит Согласен?
И вот еще что. Страницы книги душат историю, но еще сильнее ее калечит ваш собственный мозг. Вы первоначально предполагаете одно, а впоследствии убеждаетесь, что это означает совсем другое. Но это уж не мое дело; я рассказываю вам историю, и она застревает у вас внутри словно головная боль после похмелья. Вообще-то, все истории — это истории о любви. Но от этого они не становятся проще — тут все как в джазе.
И последнее. Хочу сказать тебе, что истории не имеют ни начала, ни середины, ни конца. Это просто нелепые фантазии, рассказанные учителями своим школярам, и они (я говорю про учителей) настолько ленивы или настолько тупы, что не могут рассказать все, как оно есть. Дело в том, что в каждой истории есть как бы свой двигатель, которым является любовь. Это истина, которую мог бы подтвердить и сам святой Павел; это так же точно, как то, что это стол, и так же ясно, как небо над верхушками этих небоскребов. Вижу, мой сладкий, ты понимаешь, о чем я говорю. Вижу это по твоим глазам, хотя сам ты, возможно, этого еще не осознал.
Так позвольте же мне, молодые люди, все вам рассказать (ведь вы, кузина, все еще молоды, хотя уже так не думаете). Я расскажу все как есть. Кое-какие заплесневелые в своем ничтожестве личности приезжают в этот старый город, чтобы изучать джаз, как будто это может им помочь что-то понять. По правде сказать, в джазе есть и определенные формулы, и законы разработки этих формул. Но всякий раз, когда вы начинаете думать, что можете их определить, вы на самом деле оказываетесь в дураках. И это потому, что в джазе будущее, прошлое и настоящее спрессованы в «здесь и сейчас». Вы уверены, что джаз направляется по одному пути, а он вдруг начинает кружить и петлять, словно негр, загнанный в тростниковые заросли. Так бывает в самых простых историях и в самом простом джазе. Эта чертова правда простейшей блюзовой формы! Помните об этом.
Джим и Сильвия ехали на такси через Петлю[94]. Оба молчали; Джим сосредоточенно что-то обдумывал, а Сильвия смутно надеялась, что он все-таки объяснится по поводу непомерного количества лжи, которое он обрушил на ее голову прошлой ночью. Но они оба согласились бы с тем, что в этот день что-то зловещее витало над ними. По мнению Сильвии, причиной этого могли быть слишком реалистичные сны, приснившиеся ей накануне (правда, ей не хотелось их пересказывать), и гнетущая атмосфера дня, когда все небо над городом забито тяжелыми серыми тучами, напоминающими тюки с хлопком на спинах вьючных лошадей. А Джим? Он проснулся с такой болью в шее, из-за которой не мог повернуть голову. Сильвия сперва не поняла, в чем дело, и Джиму пришлось с улыбкой объяснять:
— Я с трудом могу повернуться.
Сильвия рассмеялась и сильно вдавила кончики пальцев ему в затылок. Джим вздрогнул от боли, а Сильвия сказала:
— Вам нужен массаж.
Такси повернуло в сторону от озера Мичиган и, проехав немного в юго-западном направлении по Прериа-авеню, остановилось напротив стильного здания из красного кирпича, в котором размещалась Апостольская церковь всех святых. Джим и Сильвия, переглянувшись, как-то неуверенно и нервно улыбнулись друг другу, а потом, как по команде, удивленно подняли брови.
— Вроде мы приехали, — сказал Джим.
— Вы уверены, что это здесь?
Водитель, повернувшись на сиденье, кашлянул, облизал губы и озадаченно поинтересовался:
— А вы точно знаете, что вам сюда?
— Что вы имеете в виду? — спросил его Джим.
— Да должен предупредить вас, что это опасное место. Сутенеры, проститутки, гангстеры, в общем, криминальная публика. Я хочу сказать, что не стану дожидаться вас здесь, только и всего. Может, сразу поедем обратно?
— Ох, — вздохнул Джим.
Но Сильвия уже открыла дверь и протянула водителю десятидолларовую банкноту.
— Мы уверены, что нам сюда, — сказала она, а затем повернулась к Джиму и с улыбкой добавила: — Вперед, мой белый рыцарь.
Стоя на тротуаре, они проводили глазами отъезжающий таксомотор, а потом Сильвия, подняв голову, окинула взглядом фасад здания церкви. Над красной кирпичной кладкой вилась надпись из позолоченных латинских букв: «И стало слово плотью, и живет оно средь нас». На другом конце фронтона стоял флагшток с укрепленным на нем сверкающим зеленым плакатом, на котором было начертано: «Открой свое сердце Иисусу». На стене рядом с входной дубовой дверью красовалась яркая надпись-граффити: «Саут-Сайдские дьяволы».
Джим медленно обвел взглядом улицу, для этого из-за больной шеи ему потребовалось повернуться всем телом. Черт бы побрал эту болячку! Он подумал, что чикагский Саут-Сайд выглядит как зона военных действий. Иногда, бывая в Нью-Йорке, он посещал похожие места для того, чтобы там выпить; бывал он в некоторых кварталах Бруклина и Бронкса[95], бывал он даже и в Статен-Айленде[96], который местные жители называют «Шаолинь». Но такого он нигде не видел. Каждая вторая квартира казалась выгоревшей после пожара, на всех углах тусовались наркоманы и какие-то подозрительного вида парни разного цвета кожи со знаками своих банд на одежде, объясняющиеся друг с другом знаками и взглядами. Стоя на тротуаре, Сильвия и Джим напоминали сейчас двух котят, рядом с которыми происходит собачья драка; у Джима, почувствовавшего на себе горящие взгляды десятков глаз, сразу пересохло в горле, и он закурил сигарету.
— Думаю, — тихо произнес он, — нам лучше зайти в церковь.
Сильвия все еще смотрела на массивную дубовую дверь, а потому не замечала того, что происходит вокруг.
— Она закрыта, — ответила она.
