Взамен Алый Шарф обрил девице голову и тело, по обычаям сынов Свирепого и Быстрой, оставив только брови и ресницы. «Гладкая как богиня» — высшая похвала для женщины. Даже черноголовые жёны селян стремятся к этому.
И, конечно, глазурные сладкие шарики. Без снадобья варакиян нелегко пережить ужасы, которые она видела. Полусон среди неясных грёз лучше яви. Он даёт смириться с тем, что было запретным — даже пристраститься.
Сколько «листвы пророка» вложить в конфеты, Мосех определял сам. С каждым днём всё меньше, ибо во сне жить нельзя. И капля паучьей вытяжки, обостряющей чувства. Нежность — тоже способ забыться.
С нею обращались как с живой драгоценностью — когда прибыли в Панак, восемь сильных рабов несли девушку от порта до посольства в большом деревянном ларе, наглухо закрытом от солнца, продев кедровые шесты в бронзовые кольца на боках ларя.
В посольском доме она жила на втором этаже, в будуаре, где расписные колонны с капителями в форме лотоса высились по сторонам, как стволы заповедного леса. Кругом пышные ковры, за занавесями по тенистым углам — ящики с одеждами, ларцы с благовониями. На светлой середине — журчащий фонтанчик, кадки с раскидистыми пальмами, столики с металлическими зеркалами и резными сосудами, в которых — цветочные настои, сладко пахнущие масла, мирра, ладан. Самая великолепная занавесь — вышитая любовными картинами, раскинутая подобно шатру, — скрывала альков с ложем слоновой кости, плакированным серебром и золотом. За изголовьем — тончайшего плетения циновка из папируса. Мосех позаботился, чтобы вокруг Жемчужины всё было чарующим своей новизной, смягчающим сердце и волнующим девичьи грёзы. Пусть погрузится в иной мир, как в воду омовения, которая навсегда смоет былое — платье, волосы, стыд — и оставит полностью очищенное тело с новым именем Лули, Жемчужина, с новым сознанием.
Как хозяин, опытный в приручении своенравных существ, Мосех бережно и твёрдо вёл её по ступеням подчинения. Сперва смятение и ужас, утрата надежд, потом покровительство и ласка. У Лули должна быть опора в беспомощной жизни — и только одна. Только он, для которого она открыта до сокровенных глубин сердца. Остаётся наполнить её, опустошённую горем, собой и своим миром Чёрной Земли, где ей предстоит жить.
Но прошлое — ещё такое близкое, животрепещущее — бежит за Лули по пятам, кричит ей вслед, зовёт обратно. Оно прорывается даже в закрытый будуар, у него есть свои гонцы и вестники. Пользуясь отсутствием господина, — прыткий Юнкер приносит дочке торговца то, к чему грамотная девушка привыкла дома. Свежие газеты с дирижабля. Не поленился послать скорохода в Селище. Он, больше некому.
«Удружил единоверке. Или мне помог?..» — размышлял жрец, неспешно раздеваясь за пологом алькова и осматриваясь. В нишах — высокие тонкие вазы, статуэтки кривоногих божков — покровителей женской страсти и супружеского наслаждения. Шкатулки из чёрного дерева инкрустированы бирюзой и малахитом, табуреты с ножками-копытами, ножки ложа — в виде львиных лап, а столбики изголовья — обнажённые фигуры женщин с резными улыбками, в коронах, подобных голове кобры.
И среди такого великолепия — пошлая республиканская газетёнка!..
— Ну-ка, позволь взглянуть, — Мосех взял газету из рук пленницы.
Столичная «Солнце Делинги», от 25 хлебника. Фотогравюры сделаны с быстроходного катера, рискнувшего подойти близко к порту Сарцины.
Руины, руины… каменный пустырь. Среди развалин — свежие валы укреплений. Кроты стана Дакая окопались, их лучемёты держат делинскую армию на почтительном расстоянии, а та гвоздит по городу из ракетных установок с кораблей и дальнобойных орудий. «Скоро штурм! Мы выжжем подземную сволочь!»
На три полосы — фамилии погибших и пропавших без вести. «Продолжение следует».
«Люди шахт захотели размяться, давно не воевали. Что ж, их затея удалась! Славно потешились».
Всего полоса — список выживших беженцев, затем извещения о банкротстве и густые строки платных объявлений: «Найдись!», «Отзовись!», «Мы в обители Ордена милосердия, по адресу…»
— Отрада моя, почему глаза твои полны слёз?
— Их нет… Ни среди живых, нигде… А я там есть! — Она закрыла лицо, зарыдала.
Мосех с интересом поискал глазами по скорбным колонкам.
«Ах, вот — „Даяна гау Харбен“. Без вести… Видишь, как всё сложилось? Начался отсчёт исчезновения… Одно имя погибло, другое возникло. А ты просила: „Отпусти меня, отец заплатит, сколько скажешь“. Чем заплатит? щебнем, оставшимся от дома? своими долгами?.. Смешно».
— Меня запишут в покойницы… — всхлипывала Жемчужина.
«Ты думала, твой плен — карнавальная шутка? В каждой шутке, как под маской, скрывается нечто серьёзное, порой — ужасное. Тебе казалось, это игра? то была перемена участи, по воле святой Быстрой Цапли. В другой раз шути осторожнее, милая… Неловкое слово, игривый поступок — и шаг в пропасть».
— Скорблю с тобой вместе, нега моя… Увы, боги бросили жребий не в твою пользу. Тебе некуда вернуться и не на кого опереться… кроме меня.
Присев на ложе, могучий Мосех бережно гладил девицу по вздрагивающим плечам и почти сочувствовал ей. Лишиться всего, остаться одной на чужбине — так печально!..
«Но что есть люди? самая малая ставка, когда боги мечут игральные кости. Утри слёзы и погляди на меня. Кем я был? Жалким мальцом из пропащего стана. Бывают неудачные посадки, а потом дикари в юбках вопят, загонной цепью пробираясь через тростники: „Бей копьями! Рубите всех! Спустить собак!“ Падает стрела, но остановиться нельзя, даже в слезах. Беги, спасайся, ныряй, плыви. Если велит Быстрая Цапля, тебя подберут и пригреют. Красивый мальчик со светлыми волосами… или красавица, белокожая и гладкая как богиня. Выжить можно, главное — понравиться».
— Не хочу жить… Не хочу… — прижималась она к нему, словно, обессиленная горем, прислонялась к надёжной и крепкой стене.
— Лули, твоё прошлое развеял ветер. На ладье сна ты проплыла сквозь ночь и вышла к солнцу.
— Я — Даяна!..
— Уже нет. Улыбнись. Смотри, что я даю. — Он протянул глазурную пилюлю. — Эта колесница умчит тебя от горя.
Да, и поскорей. Хоть в омут! Даяна приняла и запила, стуча зубами о край чаши.
— Ляг. Думай обо мне, коснись меня. — Низким бархатным голосом заговорил Мосех, долгим движением широкой ладони побуждая её простереться на ложе. — Я буду твоим возничим.
В свете масляной лампы инкрустация шкатулок поблёскивала слабо и таинственно. Блики вздрагивали и мерцали в зеркальной бронзе, сладостные ароматы курений разливались в воздухе, проникали в жарко дышащие ноздри Лули, гаснущими искрами оседали на её влажной коже, щекотали — и таяли.
— Твои слёзы — сладкие, — утешал Мосех, гладя горячее лицо Жемчужины. — Со мной — твоя новая жизнь.
— Да, да, — шептала она и целовала его пальцы. — Ты меня не оставишь? не бросишь?
